– Так откуда вы знаете, что там снимался не один мужчина?
– Я предположила. А в чем дело?
Я внимательно посмотрела на нее. И тут мне в голову пришла очевидная мысль.
– Так это вы упаковали кассету и положили ее в почтовый ящик?
– Нет. И вообще, я не обязана отвечать, – огрызнулась Тринни, но на щеках ее снова вспыхнул румянец, который был лучше всякого детектора лжи.
– А кто?
– Я ничего об этом не знаю, так что можете сменить тему. Это вам не заседание суда, и я не под присягой.
Прямо-таки речь адвоката. Мне даже на секунду показалось, что сейчас она заткнет пальцами уши, чтобы не слушать меня. Я попыталась заглянуть ей в глаза.
– Тринни, – проворковала я.
Она не отрывалась от футболки, лежавшей перед ней, нанося спирали ярко-оранжевой объемной краской.
– Послушайте. Меня не волнует что вы сделали, и я клянусь, что ни слова не скажу об этом вашим родителям. Я пыталась узнать, кто прислал им кассету, и теперь я это знаю. Как бы там ни было, но вы всем нам оказали услугу. Если бы вашу маму не расстроила эта пленка, она не пришла бы ко мне, и все расследование заглохло бы. – Я подождала, а затем попыталась подтолкнуть ее к разговору. – Это была идея Берлин или ваша?
– Я не обязана отвечать.
– Может быть, просто кивнете, если я права?
Тринни добавила на рисунке несколько зеленых звезд. Секунды тянулись медленно, но я чувствовала, что наш разговор не окончен.
– Готова поспорить, что это сделала Берлин.
Тишина.
– Я права?
Не глядя мне в глаза, Тринни подняла одно плечо.
– Я расцениваю этот ваш жест как ответ "да". Значит, пленку отправила Берлин. Но у меня есть еще вопрос. Где она взяла ее?
Снова тишина.
– Послушайте, Тринни, я очень прошу вас. – Этим способом выуживать секреты я овладела еще в школе, он особенно эффективен, когда речь идет о сокровенных девических тайнах. Я заметила, что Тринни сдается. Нас всегда обуревает желание поделиться с кем-то, особенно если при этом предоставляется возможность обвинить кого-то другого.
Тринни провела языком по зубам, словно отыскивая попавший туда волосок. И наконец вымолвила:
– Клянетесь, что никому не скажете?
Я подняла руку, как будто даю присягу.
– Я никому не скажу ни слова. Даже не заикнусь об этом.
– Нам просто надоело слушать о том, какая она расчудесная. Ведь она вовсе не была такой. Да, хорошенькое личико, прекрасная фигура, но и что из этого? Понимаете?
– Конечно.
– Да плюс ко всему она брала деньги за секс. Мы с Берлин никогда бы так не поступили. Так зачем же возносить Лорну до небес? Она не была идеальной. Даже хорошей не была.
– Такова уж человеческая натура, я думаю. Лорна ушла из жизни, но твоя мама хранит в сердце ее идеальный образ. И очень трудно отказаться от него, если это все, что у нее осталось.
Тринни начала заводиться.
– Но Лорна была стервой. Думала только о себе. На маму и папу почти не обращала внимания. Домашнюю работу делаю только я, тружусь, как пчелка, а толку никакого. Лорна все равно оставалась любимицей мамы. А мы с Берлин – так себе. – От избытка эмоций кожа Тринни начала менять окраску, как у хамелеона. Внезапно полились слезы. Она закрыла лицо руками, всхлипывая от рыданий.
Я дотронулась до ее руки.
– Тринни, это неправда. Ваша мама вас очень любит. В тот вечер, когда она пришла ко мне в офис, она много рассказывала о вас и Берлин, о том, какие вы хорошие, как помогаете ей по дому. Да вы просто сокровище для нее. Честно.
Громкие, прерывистые всхлипывания не прекращались.
– Тогда почему она не говорит нам об этом? Никогда не сказала ни слова.
– Может, не решается. Может, не находит нужных слов, но это ничего не значит, она безумно любит вас.
– Я не выдержу. Не выдержу. – Тринни плакала, как дитя, дав волю своему горю. Я сидела и не вмешивалась, позволяя ей самой справиться с этим. Наконец слезы утихли, и Тринни тяжело вздохнула. Порывшись в кармане шорт, она вытащила скомканный носовой платок и прижала его к глазам. – Ох, Господи, – пробормотала Тринни, положила локти на стол и высморкалась. Опустив взгляд вниз, она заметила, что выпачкала руки краской. – Черт побери, вы только посмотрите на это. – У нее вырвался смешок, похожий на отрыжку.
– Что здесь происходит? – В дверях стояла Берлин, подозрительно разглядывая нас.
Мы обе подскочили, а Тринни воскликнула:
– Берл! Ты напугала меня до смерти. Откуда ты появилась? – Она торопливо промокнула глаза, пытаясь скрыть, что плакала.
В одной руке Берлин держала пластиковый пакет с продуктами, в другой – ключи. Она уставилась на Тринни.
– Извини, что подкралась незаметно. Я не догадалась, что могу помешать вам. – Взгляд Берлин переместился на меня. – Что тут такое?
– Ничего, – ответила я. – Мы говорили о Лорне, и Тринни расстроилась.
– Я так и подумала. А вот я уже достаточно наслушалась о ней. Папа прав. Давайте оставим эту тему и поговорим о чем-нибудь другом. Где мама? Она уже встала?
– Мне кажется, она в душе, – ответила Тринни. Я с запозданием услышала, что где-то шумит вода. Берлин бросила ключи на стул, подошла к столу и принялась выгружать из пакета продукты. Как и Тринни, она была в шортах, футболке и шлепанцах – профессиональный наряд помощницы сантехника. В крашеных белых волосах пробивались темные корни. Несмотря на разницу всего в четыре года, лицо ее выглядело так, как у Лорны выглядело бы лет в сорок. Возможно, не так уж и плохо умирать молодой, поскольку красота застывает во времени.
Берлин повернулась к Тринни.
– Ты можешь помочь мне? – раздраженным тоном бросила Берлин. – Давно она здесь?
– Десять минут, – отозвалась я, хотя меня и не спрашивали. – Я просто заехала забрать бумаги, которые ваша мать оставила мне. Тринни показала мне, как разрисовывать футболки, а потом мы заговорили о смерти Лорны. – Я взяла коробку, намереваясь ускользнуть отсюда до появления Дженис.
Берлин с интересом посмотрела на меня.
– Это вы так говорите.
– Ох, ну ладно, мне пора. – Я встала, забросила на плечо ремешок сумочки, и, не обращая внимания на Берлин, обратилась к Тринни: – Благодарю за урок рисования. Мне очень жаль Лорну. Я знаю, что вы любили ее.
Тринни выдавила из себя мучительную улыбку, буркнула: "До свидания" и почти приветливо помахала рукой. А Берлин, не оглядываясь, направилась в контору и с шумом захлопнула за собой дверь. Я показала ей вслед язык, что вызвало смех у Тринни.
– Спасибо, – поблагодарила я и удалилась.
Было уже почти шесть часов, когда я вошла к себе в офис и плюхнула на стол коробку с бумагами Лорны. Все служащие фирмы уже разошлись по домам, не было даже Лонни, который обычно работал допоздна. Все мои налоговые формы и счета лежали там, где я их и оставила. Жаль, что какие-нибудь эльфы или добрые феи не закончили за меня эту работу. Освобождая место на столешнице, я собрала все свои бумаги и сунула их в ящик стола. Я сомневалась, что найду какую-либо ценную информацию в документах Лорны, но просмотреть их было необходимо. Сварив кофе, я уселась за стол, откинула крышку коробки и начала перебирать папки. Они выглядели так, словно кто-то вынул их прямо из ящика стола и поместил в банковскую коробку, на каждой была карточка с указанием содержимого. Имелись здесь копии завещательных форм, которые Дженис, должно быть, получила от адвоката. Карандашные пометки свидетельствовали о том, что Дженис уже проделала предварительную работу по сортировке документов. Я изучила каждую страницу, пытаясь составить представление о финансовых делах Лорны Кеплер.
Бухгалтер, вероятно, быстренько бы разобрался со всем этим, но поскольку по математике в школе у меня было только "удовлетворительно с минусом", то я копалась, хмурилась, вздыхала и грызла карандаш. Дженис заполнила форму активов Лорны, указав наличность на момент смерти, необналиченные чеки, банковские счета, акции, облигации, казначейские векселя. У Лорны не было документов о пенсионном страховании и страховании жизни, имелся лишь полис на приобретенные ювелирные изделия. Никакой собственностью она не владела, но текущие активы составляли чуть менее пятисот тысяч долларов. Совсем неплохо для секретарши с неполным рабочим днем. Была здесь и копия завещания, которое выглядело вполне четким. Лорна завещала все свои ценности, включая ювелирные изделия, наличные деньги, акции, облигации и прочие ценные бумаги, своим родителям. К завещанию прилагалась копия заполненного Дженис "Акта о признании собственноручности завещания", в котором она заявляла, что знала покойную в течение двадцати пяти лет, лично знакома с ее почерком, и что завещание написано и подписано рукой покойной.