— Комтур поймет, — объяснил священник и, догадавшись, что я, даже стоя напротив, читал то, что он пишет, полюбопытствовал: — Откуда так хорошо знаешь латынь?
— Младший сын. Должен был принять сан, но сбежал из монастыря, где меня учили, отправился воевать на Святую землю, — соврал я, не моргнув.
— Пути господни неисповедимы. Он знал, что здесь ты послужишь лучше, — перекрестившись, произнес Сильвестр и признался смущенно: — Испугал ты меня сильно! Принял за дьявола, явившегося за моей грешной душой!
Он собирался еще что-то сказать, но я оборвал:
— Мне пора. До темноты надо вернуться к своим.
— Буду молиться за тебя до первого часа, — пообещал он.
Сутки сейчас у западноевропейцев делятся на службы. Начинаются с заутрени в конце ночи. На рассвете наступает первый час, утром — третий, в полдень — шестой, между ним и вечерними сумерками — девятый, а потом вечерня и завершающий час, последняя служба незадолго до полуночи. В зависимости от времени года и географической широты эти часы разной продолжительности.
— Если в ближайшее время в городе будет тихо, хватит и до заутрени, — сказал я и вышел наружу.
Там было все еще темно и тихо. Собаки опять залаяли, зачуяв меня. Наверняка местные шерлокхолмсы обоего пола, услышат их и сделают вывод, что ночью кто-то прошелся по отрезку улицы от крепостной стены до церкви и обратно. Если на нем живет какая-нибудь дама с небезупречной репутацией, сделают один вывод, если такой нет, во что верится с трудом, будет несколько вариантов.
Обратили внимание на лай собак и воины на вышке рядом с улицей. Я чисто из элементарной предосторожности остановился у крайнего правого дома перед выходом на дорогу, идущую вдоль крепостных стен, потому что во дворе собаки не было. Присев в проеме у ворот, подождал, когда смолкнут другие, и заодно понаблюдал за той частью дороги слева, что была видна. Там было пусто. Затем, пригнувшись, добрался до угла дома и выглянул, чтобы оценить ситуацию справа. Там тоже никого не увидел и собрался было двинуться дальше.
— Я же говорил, что это собака пробежала, — произнес на тюркском языке молодой голос в районе башни, которая была метрах в двадцати от меня.
— Нет, на собак гавкают злее, а так — на человека, — возразил второй, принадлежавший пожилому. — Пойдем посмотрим. Зажги факел.
— Нечего мне больше делать. Иди сам, — отказался молодой.
Послышались шаги: кто-то зашел в башню. Через короткое время к нему присоединился второй. Лень спасла им жизнь.
Я плавно пересек дорогу, прошел вдоль стены до дома-ориентира, где прилег, дожидаясь, когда молодая луна нырнет под другое комковатое одеяло, чтобы покемарить малость. Пока лежал, по сторожевому ходу прошел кто-то, стуча, может быть, нижней частью копья, по мерлонам, как пацаны палкой по штакетнику. Кстати, такого типа заборов здесь не видел, предпочитают каменные. Стуканье затихло возле следующей башни.
После того, как луна спряталась за облаком, я поднялся на сторожевой ход. Никого в обе стороны до башен. Протиснувшись между мерлонами, шустро спустился вниз и залег. Как меня учили, в такие моменты появляется уверенность, что добрался до безопасного места, можно расслабиться, и это губит. Выждав и убедившись, что не привлек внимания стражи на стенах по обе стороны впадины, медленно двинулся к валу из камней, сложенного крестоносцами. До утренних сумерек еще часа два или больше, спешить некуда.
Возле вала я залег и тихо позвал сержантов-госпитальеров:
— Герхард, Иштван.
— Мы здесь, — отозвался чуть левее германец на родном языке и, когда я перебрался через вал, спросил с сожалением и почему-то шепотом: — Не получилось пробраться в город?
— Обижаешь! — шутливо произнес я. — Пошли к комтуру.
Эрмангар д’Асп приказал разбудить его, когда вернусь. Сам напросился. Будили его долго. Точнее, сперва слугу долго не могли растолкать, а потом он несколько минут возился с хозяином, который бормотал сквозь сон что-то невнятное, не желая возвращаться в суровую реальность.
В конце концов он, облаченный в нижнюю белую тунику длиной до колена, из которой выглядывали бледные распухшие ноги, сел на походной кровати и тупо уставился на меня, стоявшего у входа в шатер. Облаченный в черное, я при жиденьком свете масляной лампы, стоявшей на низком складном столе в соседстве с тремя серебряными кубками, выглядел, видать, сюрреалистично. Эрмангар д’Асп даже глаза протер тыльной стороной ладони.
— Ты кто? Что случилось? — сердито спросил комтур.
— Принес ответ от священника Сильвестра, — произнес я в ответ.
— А-а, это ты, — выдал он облегченно. — Не узнал.