Со шхуны я сошел тихо, не разбудив вахтенного матроса. Алиби мне не нужно, однако и лишние разговоры тоже ни к чему. Пусть экипаж думает, что я дрыхну в своей каюте. Охрану лучше любого человека несут мои салюки. Они теперь считают шхуну своей территорией и облаивают каждого чужака, который подходит у ней близко. Увидев меня, вышедшего из каюты, обе собаки встали, а потом опять легли. Они безошибочно определяют, когда я иду на охоту, а когда можно не напрягаться.
Улицы были пусты, поэтому шел обычным шагом неторопливого человека. В Акре ночью по улицам ходят патрули, поэтому криминальная ситуация сравнительно спокойная. Изредка грабят в пригородах. Наверное, «гастролеры». В одном дворе загавкала собака, услышав меня. Переждал, пока успокоится, двинул дальше. Никто ее не поддержал. На подходе к Старому дворцу увидел ночной дозор из пяти человек при одном факеле. Они долго стояли на месте, болтали о чем-то, слов не разобрал, только уловил настроение веселое. Потом пошли от меня. Последовал за ними на удалении метров двести или больше. На следующем перекрестке опять остановились. Наверное, решали, в какую сторону пойти. Отправились направо, к госпиталю и городским воротам.
Во дворе Гуго де Бодемона было тихо. Я без труда взобрался на каменный забор высотой метра два с половиной. Сверху он был округлым, хвататься и лежать неудобно. Ночной сторож был в серой котте, из-за чего сливался по цвету со стеной дома, прислонившись к которой спал у угла возле забора. Там, действительно, стояло копье. Ржавым был наконечник или нет, не разглядел, поверил слуге Шимуну на слово. Старик спал с приоткрытым ртом, дышал надсадно, словно поднимает что-то тяжеленное.
Дверь в дом была не заперта. Скрипнула тихо, потершись о косяк. Петли все еще кожаные, звуки если и издают, то очень тихие. Изнутри пахнуло теплом и выпечкой с корицей. Никогда не был любителем этой пряности, но вдруг стало грустно, будто пробираюсь в собственный дом, в котором мне почему-то не рады. Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, как я ни старался, издавала звуки, похожие на вздохи. Подумал, что построили дом западноевропейцы. Местные богачи спят на первом этаже, где летом не так жарко, а зимой не так холодно, как на втором. Комната Арлеты де Бодемон была самой дальней из трех по правой стороне. Дверь была не заперта. Начав открывать ее, внутри услышал легкий храп. Стало обидно. Не потому, что избранница храпит, а потому, что не дождалась меня, если вообще ждала. Спальня освещалась масляной лампой, стоявшей на полочке, приделанной к стене, и заправленной, судя по запаху дыма, оливковым маслом. Кровать была справа от двери у стены и в длину от другой стены до противоположной, а в ширину с две трети комнаты. Сверху балдахин, сбоку задернутые темно-красные шторы. Не самый удачный цвет для спальни. Перед ней деревянная подставка в две ступеньки, потому что высота кровати не меньше метра. С половину оставшегося пространства комнаты захватил большой и высокий сундук, на надраенных бронзовых полосах которого бегали красноватые зайчики от золотисто-алого язычка пламени лампы.
Я медленно раздвинул немного шторы. Они были из бархата, стоили дорого. Привозят с востока: Индия или даже Китай. На кровати спали не укрытыми — тонкое одеяло из плотной ткани было скомкано в ногах — молодая красивая блондинка и пожилая дуэнья. Сейчас это в порядке вещей. Поодиночке спать боятся, наслушавшись баек про ночную нечисть. Храпела не Арлета. С одной стороны приятная новость, с другой полный облом, что не одна. Хотя…
Глаза у молодой женщины были закрыты, но я не сомневался, что она не спит, что знает о ночном госте. Я чувствовал исходящую от нее смесь страха и восторга. Мужчина пробрался ночью в ее дом, в спальню. Да все подруги сдохнут от зависти. Жаль, рассказать им нельзя об этом. Впрочем, не уверен, что у нее есть подруги. Богатые и знатные женщины сейчас в гости ходят только к родственникам, среди которых друзей не бывает. Чем дальше, тем родней и дружней. Сняв со своей головы черный капюшон-маску, я положил правую руку на теплые губы Арлеты, чтобы не вскрикнула. Даже не вздрогнула ради приличия. Наклонился и поцеловал их, мягкие, податливые. Отвечала неумело. Видимо, этим видом ласк с мужем не обменивается.
Проложив губами дорожку по теплой щеке к ушку, прошептал:
— Осторожно встань с кровати.
Арлета села медленно и с закрытыми глазами, точно боялась, что, когда откроет их, окажется, что это сон. На ней белая туника из тонкой ткани и с глубоким треугольным вырезом, через который видны были остренькие сиськи с маленькими розовыми сосками. Только когда опустила ноги на подставку, застеленную покрывалом, сшитым из разноцветных лоскутов, поверила, наверное, что не спит, и резко распахнула веки. Зрачки были во всю радужку и казались черными. Они смотрели сквозь меня и как бы констатировали: «Вот ты и попался!». Зрелище было жутковатым. Такое впечатление, что передо мной другая женщина. Видимо, я выглядел так же потусторонне, потому что и на лице женщины появился испуг, из-за чего оно начало стремительно очеловечиваться, что ли, становиться даже красивее, чем было при солнечном свете. Я улыбнулся — и Арлета улыбнулась в ответ. Она собралась что-то прошептать, но я указательным пальцем расплющил ее губы посередине, приказав молчать. Взяв ее на руки, удивительно легкую, снял с кровати и поставил на пол у комода. После чего прихватил большую кожаную подушку, набитую перьями и тонкое одеяло из плотной красновато-коричневой ткани. Из постельного белья только простыня. Позаимствовали у аборигенов. В Западной Европе пока обходятся без таких излишеств, даже богачи. Я показал жестами, чтобы Арлета постелила нам на полу, и бесшумно задернул шторы. Не будем мешать дуэнье.