Одо де Сент-Аман понял это и принял, как по мне, неверное решение:
— В темницу его! Завтра устроим суд, докажем его вину и казним!
Я предположил, а может, и угадал, что он собирается сделать, поэтому повернулся к трону спиной и обратился к художникам, писцам, слугам и охранникам:
— Сообщаю вам, что, несмотря на бездоказательные обвинения, предъявленные мне, не собираюсь накладывать на себя руки. Если утром меня найдут мертвым, мой убийца — он, — и немного театрально, развернувшись, показал пальцем на великого магистра.
Люди во все времена любят и запоминают красивые жесты. Меня скоро забудут, а вот обвинение — нет. Пусть теперь мой обвинитель молится, чтобы до утра со мной ничего не случилось. К тому времени должны вступить в дело венецианские купцы, и укокошить меня просто так не получится.
— Увидите его! — вскочив на ноги, истерично, по-бабьи заорал Одо де Сент-Аман.
Стоя он выглядел еще никчемнее.
— Бог поможет невиновному и накажет преступника, — перекрестившись, многозначительно произнес я.
К двум, пришедшим со мной рыцарям присоединились два сержанта, которые пошли первыми. По винтовой лестнице мы спустились на два этажа, в цокольный, и оказались в коморке, тускло освещенной масляной лампой, заправленной, судя по вони, жидким куриным навозом. В ней справа и в дальнем конце находились узкие двери в арочных проходах, изготовленные снизу из толстых дубовых досок, а сверху пять толстых железных прутьев. Дальняя была снаружи закрыта на массивный железный висячий замок.
В коморке на деревянном топчане, застеленном сравнительно свежей ячменной соломой, еще не растерявшей запахи лета, сидел надзиратель — громоздкий лохматый тип с короткой бородой лопатой, одетый в мятую камизу, казавшуюся серой при этом освещении, и босой. Кривые длинные пальцы ног торчали в разные стороны, будто их специально сломали, загипсовали и дали так срастись. Для таких, действительно, трудно подобрать обувь. От его немытого тела сильно несло зверем. Надзиратель плел коврик из конопляной веревки, работая сноровисто. О нашем приближении услышал заранее, но работу прекратил, только добив ряд.
— В общую? — спросил лохматый тип, ни к кому не обращаясь.
— В отдельную, он рыцарь, — ответил один из сопровождавших меня сержантов.
Надзиратель снял с темного деревянного колышка, вбитого в стену, висевший на открытой дужке замок, в скважину которого был воткнут ключ, надетый на железное кольцо с еще одним с тремя зубцами, наверное, от замка на дальней двери. Прихватив левой рукой пустой глиняный кувшин с широким горлом, открыл, дернув зацепленным за прут, коротким и толстым, согнутым, указательным пальцем, дверь напротив топчана и поставил посудину в углу у входа, затем вышел и жестом показал мне, чтобы занимал камеру.
— Будешь шуметь, накажу, — буднично предупредил он, и я сразу поверил, что именно так и будет, хотя не смог представить, как именно.
Внутри было темновато и воняло сыростью, хотя я уверен, что здесь намного суше, чем в других помещениях замка. Может быть, мне просто показалось. В дальнем конце стояла копёнка свежей ячменной соломы, тоже сохранившей запахи летнего поля. Видимо, после сбора урожая я буду первым жильцом этого помещения. За моей спиной закрылась дверь, заскрипел, закрываясь, замок.
Надзиратель повесил кольцо с двумя ключами на потемневший крюк и сказал тем, кто привел меня:
— Предупредите, чтобы и на него ужин и воду принесли.
Конвой ушел. Надзиратель опять сел на топчан, продолжил плетение коврика. Его руки с толстыми короткими пальцами двигались быстро, ловко. Казалось, что принадлежат другому человеку. Не знаю, зачем он делает эти коврики. Наверняка в день по одному. Не думаю, что тамплиерам во всем Иерусалимском королевстве нужно столько, и сомневаюсь, что продают излишки. Мне стало интересно, за что он отбывает наказание в темнице, пусть и не в камере? Несмотря на то, что считается свободным, сидит здесь сутками, никогда, наверное, не поднимаясь наверх. Наверное, натворил столько, что лучше не показываться на люди.
Я прошел к соломе, расстелил ее равномерно у дальней стены по длине своего тела. Получилось даже мягче, чем лежать на попоне на палубе полуюта. Да и прохладнее здесь, и комаров нет. Это, конечно, не номер в пятизвездном отеле, но ночевал в местах и похуже. Я знал, что из этой эпохи выберусь живым и здоровым, так что не переживал особо. Пока есть возможность, отосплюсь.
Разбудили меня, когда принесли ужин. Пришли два вооруженных сержанта и три прислужника с котлом, корзинами и кувшинами. Первым обслужили надсмотрщика. Навалили ему, как позже понял, три порции.