— Сколько стоит? — спросил я носатого пухлогубого длиннобородого толстого иудея-продавца на его родном языке.
— Красивая девушка и целка, — вместо ответа начал он нахваливать товар.
— Ты лично проверил⁈ — насмешливо поинтересовался я.
Он показал в ухмылке широкие просветы вместо зубов в верхней и нижней челюстях, появившиеся, видимо, в результате честной торговли, и сообщил:
— Тогда бы она стала намного дешевле! Смотри, какая красивая, молодая, здоровая…
— Кончай выделываться, называй цену, — потребовал я.
— Сто динаров, — после глубокого вдоха, словно собрался прыгнуть с высокого обрыва в реку, выпалил он.
— За такие деньги я куплю полквартала баб, включая твоих дочерей, — проинформировал я. — Десять — и не больше.
Он скинул всего пять, после чего услышал на прекрасном нынешнем варианте иврита, который я отшлифовал в Акре, общаясь с тамошними торгашами и ростовщиками, что думаю о нем, сыне ишака, его матери-верблюдице и всех остальных родственниках, тоже животных. К нам даже подтянулись его соплеменники, чтобы, как я предположил, перенять опыт ведения торга. Франк, настолько хорошо владеющий их языком, явно был здесь в диковинку. Европейцы, особенно французы, во все времена, за редчайшим исключением, не стремились изучать другие языки. Они своим-то владели кое-как. Впрочем, ругани это не касалось, усваивали быстро.
Старался я не зря. Пухлогубый торговец заулыбался и снизил цену сразу до пятидесяти динаров. Дальше был короткий обмен оскорблениями, после чего остановились на тридцати динарах. Я отсчитал торговцу монеты новой чеканки. Он начал проверять каждую.
Мне было влом ждать, предупредил:
— Если найдешь хоть одну фальшивую, тебя зальют в рот расплавленный свинец, потому что я получил их вчера от самого Аль Малика ан-Насира Салаха ад-Дунья ад-Дина Абу аль-Музаффара Юсуфа ибн Аюба ибн Шази аль-Курда. Знаешь такого?
— Кто же не знает нашего великого повелителя, наше солнце и надежду⁈ Крепкого ему здоровья и долгих лет жизни! — испуганно воскликнул торговец и тут же без проверки ссыпал монеты в свой кожаный кошель, изрядно потертый.
Девушка очень внимательно следила за тем, как я расплачивался. Мне показалось, что ей очень понравилось, что оценили в такую большую сумму, хотя считать, уверен, не умеет. И на меня посмотрела без неприязни, агрессивности, которые возникли, когда задирал подол ее туники и осматривал тело.
— Иди за мной, — приказал я на ее родном языке, несколькими фразами из которого овладел, когда жил в Карфагене в разные эпохи, заставив девушку вздрогнуть от удивления.
Пошел с ней к лавкам по соседству с невольничьим рынком. Я впереди, она строго за мной, как положено женщине-берберке.
Спросил я, не оборачиваясь:
— Как тебя зовут?
— Тинта (Солнце), — ответила она.
— Красивое имя! — похвалил я и назвал свое, переведя с греческого его значение.
— У тебя тоже красивое имя! — как сумела, отблагодарила она.
Я остановился перед первой же лавкой, в которой торговали тканями и готовой одеждой, мужской и женской, и приказал девушке, кивнув на товар:
— Тебе надо переодеться, чтобы выглядела прилично.
— Что именно взять? — спросила она.
— Откуда я знаю, что тебе надо⁈ — удивился я. — Бери, что хочешь.
Это была роковая ошибка. Мы зависли в небольшой лавке где-то на час или дольше. Если бы мы зашли в гипермаркет из двадцать первого века, то, вне всякого сомнения, покинули бы его только через пару лет. К делу подключилась хозяйка и ее дочка. За ширмочкой из небеленой ткани были перемерены все туники, шаровары, халаты, тюрбанообразные шапки, головные покрывала, пояса-шали… Когда мне надоело, я приказал завязать в узел всё, что к тому времени было отложено, чтобы отобрать лучшее. Дальше пойдет в том, что сейчас надето, оставив свои грязные лохмотья в лавке. Я заплатил всего-то два золотых динара. Возле моего дома, в престижном районе, цены были намного выше. Мое терпение окупилось в прямом смысле слова. Хозяин лавки позвал своего сына лет одиннадцати, чтобы отнес покупки. Пацаненок плелся за Тинтой и пыхтел так, будто тащит, закинув за спину, не узел с легкой одеждой, а мешок с зерном.