— Вот интересно: мужики совсем мышей не боятся.
— Да, она сегодня у Андрюши Рубцова прямо по ботинку пошла, а он хоть бы что.
— Ну, Рубцов у вас вообще молодец!
Дальше разговор принял нужное Надежде направление.
На этот раз для получения исчерпывающей информации хватило двух дней. Опять в четверг после работы они остались одни.
Надежда разложила свои записи на столе.
Он подошел сзади, обнял и поцеловал ее в шею. Она попыталась освободиться.
— Дело прежде всего.
— Да зачем все это?
— Что-то я тебя не понимаю.
Он встал, заходил по кабинету.
— Да что тут понимать-то? Сама же говорила, что все это тебе противно, совершенно не в твоем характере. Вот я и говорю: давай сейчас поедем к тебе, я ужасно соскучился, а в субботу в кино сходим.
— Кто сейчас в кино ходит?
— Ну просто так погуляем, кофе где-нибудь выпьем.
— Заманчивое предложение, но…
— Но — что?
— А как же твои сложные отношения с этой следовательшей в серьгах?
— А что, я ей все изложил, что с Мариной я никаких личных дел не имел, и все это могут подтвердить, "а обратное как раз никто подтвердить не может, и что вместе нас никто не видел, фактов у этого следователя Громовой нет, улик тем более, так что, думаю, она скоро от меня отстанет.
— А то, что наши все думают, что это ты Маринку до самоубийства довел, тебя совсем не волнует?
Он помрачнел.
— Да, это, конечно, очень неприятно.
И хоть вовсе не все так про меня думают, вот ты, например, ведь так не считаешь, все равно какая-то недоговоренность тут есть, но я попробую это пережить.
— Что-то ты сегодня очень оптимистично настроен.
— Да просто мы же все равно никаких прямых доказательств не найдем.
— А может, все-таки послушаешь, что я разузнала?
— Ну, давай так договоримся. Как только опять в тупик зайдем, так бросаем это все к чертовой бабушке и начинаем жить нормальной жизнью, а то я уже кажусь себе майором Прониным.
— Ну, слушай. Значит, лет ему, Рубцову, двадцать шесть, учился в Физмехе, потом в ЛИТМО, женат, все это ты уже знаешь. Три года отработки молодым специалистом у него скоро кончаются, он кое-кому намекал, что собирается переходить на другую работу, якобы очень денежную и престижную. Вообще прихвастнуть любит, много про себя рассказывает: и карате-то он занимался, какой-то там у него немыслимый пояс, и подводным плаванием. Общее впечатление такое, что здорово врет, но случаев припереть его к стенке как-то не представлялось. Внешне очень интересный: глаза карие, брови темные, сложен хорошо, ну ты сам видел. В отношении к женщинам: они-то им очень активно интересуются, а он вроде бы тоже не прочь, какие-то туманные предположения есть о его романах, но, видно, все: и он, и его пассии — это тщательно скрывали. Словом, в этом отношении он очень осторожен. Дальше, самое главное, он, оказывается, не ленинградец! Это совершенно случайно Полякова выяснила, он никогда никому не рассказывает ни о своей семье, ни о месте рождения. Так вот: место рождения — Пермская область, поселок Березовка! Это значит, что все годы учебы он жил в общежитии, надо полагать, в том самом. Что меня очень удивило, так это то, что для провинциала он довольно образован, речь правильная, никаких там диалектов, я эти вещи очень тонко чувствую.
— Ну, может быть, у него родители образованные интеллигентные люди.
— В селе Березовка? Маловероятно.
И потом, интеллигентностью-то как раз тут и не пахнет, да и воспитание какое-то… Конечно, с начальством, со своими сотрудниками, с девушками он разговаривает приветливо, улыбается открыто, а вот с такими, как я, дамами, скажем, средних лет, от которых ему ничего не нужно, слова сквозь зубы цедит и в глаза не смотрит. А когда я нарочно к нему подошла, ерунду какую-то спросила, он даже попытки не сделал с места привстать.
— Ну, ты уж слишком многого хочешь от современных молодых людей! — Может быть. Ну, на сегодня закончили, будем переваривать информацию.
— Надя, можно я завтра к тебе какие-нибудь вещи возьму, ну там бритву, белье, а то как-то небритым ходить…
«Караул! — пронеслось в голове у Надежды. — Он, кажется, у меня жить собирается!»
И опять они были только вдвоем и в пятницу вечером, и ночью, и в субботу. В воскресенье он проснулся от собственного чиха.
Что-то большое, пушистое и теплое мешало ему дышать. Он попытался сдвинуть кота на грудь. Надежда сонно пробормотала, не открывая глаз:
— Да выгони ты его совсем!
— Да пусть полежит, ишь как урчит!
— Это он утреннюю «Песню без слов» исполняет, как у Мендельсона. Ох, разбалуешь ты мне животное!
После завтрака Надежда заскучала. Она ничего не могла с собой поделать, глаза все время останавливались на настенных часах.
Время шло, он не уходил. Не то чтобы он ей сильно мешал, нет, напротив, он всячески помогал ей по хозяйству и даже починил бра в коридоре, не горевшее с незапамятных времен. Пока он возился в коридоре, Надежда достала какое-то шитье. Потом она попробовала втянуть его в разговор о расследовании, ей хотелось поговорить об этом спокойно, в полный голос, не скрываясь, как на работе, но он этот разговор не поддержал, шутил, рассказывал смешные случаи из своей студенческой жизни, и вообще было заметно, что уходить ему не хочется и он совершенно счастлив. Злясь на себя, Надежда склонилась над шитьем, уколола палец, еще больше разозлилась, бросила шитье. Он подошел, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
— Знаешь, я, может быть, и старый дурак, но не полный идиот. Почему бы тебе не объяснить мне, что с тобой происходит?
Она попыталась как-то разрядить обстановку:
— Не люблю выяснять отношения, не знаю, смогу ли объяснить.
— А ты попробуй, я пойму, у меня ведь все-таки высшее образование и аспирантура.
— Ну вот, ты сердишься.
— Я же вижу, ты хочешь, чтобы я ушел.
Почему?
— Ну, потому что, вот мы сидим здесь, хозяйством занимаемся, прямо какая-то семейная жизнь у нас получается.
— И такая жизнь тебя не устраивает.
— А неужели тебя устраивает?
— Хозяйство, конечно, не обязательно.