Они перешли площадь, нырнули в одну из улочек, вытекающих из нее, и третьим домом на ней оказался дом Кармеля. Он ничем не выделялся, несмотря на явно высокое положение хозяина в здешней иерархии: два этажа, плоская крыша, маленькие окошки.
- Я не потревожу твоих близких? - поинтересовался Чернов.
- Я один. - Кармель был лаконичен.
Он не повел Чернова в дом, а завернул за него, и они попали в крохотный дворик-пятачок, где - вот радость-то! - одиноко торчало дерево, тоже похожее на кипарис, вполне густое и зеленое, под ним стояла скамья, а на ней - глиняный кувшин и глиняная миска. В метре от скамьи, обнесенный прямоугольными камнями, находился колодец или, вернее, водоем, поскольку вода в нем едва не переливалась через каменную ограду.
- Вода не очень холодная, - предупредил Кармель. - Она бежит с гор по открытому водоводу и согревается. И главное - она чистая. Тебе полить?
- Я сам, - отказался от помощи Чернов.
- Я принесу тебе чистую одежду. Мы одного роста, моя тебе подойдет.
Чернов мылся с наслаждением, не жалел воды, хотя она, по его ощущениям, была все же слишком холодной. Но спасибо за то, что есть и что ее много. А вместо мыла Чернов обнаружил кусочек чего-то мягкого, как пластилин, и хорошо мылящегося - это он экспериментальным путем установить не побоялся. Однако голову мылить местным пластилином не рискнул: так облил, рыча от холода, уместного, впрочем, в здешнем пекле. Кроссовки тоже помыл, потер попавшим под руку камешком: красный цвет совсем не ушел, но все ж побелее стали.
Из дома во двор вела махонькая дверца, из которой и вышел, согнувшись, хозяин, неся белые штаны и длинную рубаху. Облачившись в местные одежды, Чернов стал портретно похож на своего двойника, написанного для Храма давно почившим Элевом из рода Красителей. Или копиистом - современником Чернова. Плюс кроссовки, которых на московской картине Чернова не имелось: там Бегун мчался по красной земле босиком, что было бы непросто в действительности: камней много. А в чем он бежал на доске в Храме, Чернов не разглядел.
- Так хорошо, - одобрил Кармель новый внешний вид Чернова. Или - старый, коль на картине и на доске исторический Бегун выглядел именно таким, а не праздным любителем джоггинга в рибоковских шмотках. - Пойдем в дом, Бегун. Там прохладно и удобно говорить. А говорить тебе хочется, ведь я прав, Бегун?
Он был прав, говорить хотелось. И что приятно, говорить оказалось нетрудно, правда, пока - с точки зрения лингвиста: великий талант Чернова с ходу врубаться в языковую среду опять не подвел. К тому ж среда уж больно знакомая... А вот трудно ли беседовать с точки зрения Бегуна, до сей поры не ведающего, что он - Бегун, Чернов пока не понимал.
Предстояло понять.
Глава третья
ЛЕГЕНДА
Потолок висел над Черновым - руку протяни и коснешься. Он не стал экспериментировать попусту, подвинул к столу низкий трехногий табурет и сел, уложив руки на грубо сколоченную столешницу, хранящую многочисленные следы вина, жира, масла, раздавленных ягод - того, что надо уже не мыть, а соскребать.
- В доме нет женщины, - вроде бы извиняющимся тоном сказал Кармель, заметив взгляд Чернова и верно истолковав его. - Хранителю не положено...
- Что не положено? - не понял Чернов.
- Иметь женщину. Мы даем обет верности Сущему и не вправе нарушить его даже в помыслах.
Врет, машинально, без эмоций подумал Чернов. Здоровый нестарый мужик, да еще и начальник какой-никакой из местных: ну где та баба, что устоит? Они тут бабы имеются ввиду - молчаливые и, похоже, безропотные. Низший класс. Из ребра выточенные. Взять хотя бы ту же Мирьям с площади, что должна постирать Чернову костюмчик...
- Нет, правда, Бегун, я не лгу, я не имею права лгать - ни Сущему, ни человеку, ни даже женщинам, когда они просят совета, - быстро проговорил Кармель-Хранитель.
Он что, мысли читает, напрягся Чернов, или у меня на роже все написано? Не должно бы: внешние эмоции - не мой стиль. Жена спрашивала: у тебя, Чернов, покер-фэйс, что ж ты картами крутые бабки не зарабатываешь? Он отшучивался: мол, доверчив к другим покер-фэйсам, а это противопоказано картам. Но не водке, сварливо завершала диалог жена.
И вправду хотелось выпить. И под ложечкой (под какой? чайной или столовой? что за бредовый термин!) сосало. Во-первых, потому что после утреннего, хилого завтрака пролетело бог знает сколько времени, а во-вторых, все случившееся с Черновым требовало испытанного допинга: снять напряг. Он, конечно, весь из себя железный, Чернов-стайер, но возраст и жизненные трудности подтачивают даже железо, самое разжелезное, вот и душевная ржавчина появляется, как реакция на неадекватные события. А события не просто неадекватны (чему? всему!), они немыслимы!
- У меня есть вино, мясо и зелень, - сказал Кармель.
И Чернов не выдержал:
- Ты что, Хранитель, умеешь читать чужие мысли?
- Читать? - не понял Кармель. - Нет, Бегун, я не понимаю, как можно прочесть мысль. Она же не начертана на листе пергамента или на доске... Я просто знаю людей, мне дано это Знание. Я знаю, например, что ты устал, удивлен, а еще, прости меня, испуган, ты хочешь есть и сверх того - заглушить удивление и страх добротным крепким напитком.
- Кто дал тебе это Знание?
- Как кто? - удивился Кармель. - Сущий, конечно, кто ж еще. Он дает садоводу умение растить плоды, виноделу - готовить вкусное вино, резнику разделывать туши, женщине - рожать детей... Я - Хранитель, Бегун, и отец мой был Хранителем, и дед, и прадед, и прапрапрадед. Я - из рода Хранителей, как Арон-плотник - из рода древоделов, например, а Исав-кузнец - из рода кузнецов. Так было, так есть и так будет, Бегун. Это - судьба, она неизменна. Сказано в Книге Пути: "Никогда не сворачивай со своего Пути, ибо он - единственно верный, потому что предназначен тебе Сущим, а иные лишь пересекаются с ним и ведут в чужое Никуда".
- Но и по ним кто-то должен идти, раз они существуют. - Чернов не утерпел, откомментировал неведомую Книгу Пути. - Что ж получается: эти "кто-то" изначально идут в чужое Никуда? Или оно для тебя чужое, а для них - свое? Особенно если учесть, что Путь - это судьба. Так?
- Да, Путь - это судьба, ты верно понял. Но судьбу каждому определил Сущий. Изменить ее значит пойти против Него или, если хочешь, против своего предназначения в жизни. Иначе - сломать судьбу, И не только собственную, но всего рода.