— И позади — Вечность. — Чернов не разделил оптимизма Кормчего.
— Кто измерит, что длиннее: Путь пройденный или Путь оставшийся? Только не я, Бегун, только не я… Но не о мерах длины идет речь, Бегун, — о твоей памяти. Ты вспомнил малое — значит пришло время вспоминать большое. Что потом, Бегун, догадайся с трех раз?
— Откуда я знаю? Время вспоминать большое, время забывать большое…
— Дурак ты, Бегун! Уж и не знаю, почему тебя всунули в такую примитивную смертную оболочку. Спортсмен, одно слово… За временем вспоминать идет время знать. А еще дальше — время понимать узнанное. Цепочка: вспоминать — знать — понимать. Пусть все эти глаголы — о краешке Истины, который у каждого из нас — свой и своего размера. Я не знаю, что останется тебе, когда ты вернешься в свою Москву, но что-то из вспомнившегося — наверняка. А уж что сверх того — воля сам знаешь чья.
— А когда я вернусь?
— Хочешь — прямо сейчас.
— Это в твоих силах?
— Я — Кормчий. Я многое могу в Вечности.
— И конечно, не скажешь, что именно можешь.
— Не скажу. Я сообщаю тебе лишь то, что тебе положено знать. Будет воля Сущего — встретимся с тобой на следующем твоем Пути. Тогда и получишь очередные ответы, если все славно сложится.
— Не сложится. Я тогда все вопросы забуду. И тебя, Кормчий, тоже. Вспоминать — знать — понимать… Красиво, конечно, но трудно верится.
— Поживем — увидим, Бегун.
— Где поживем?
— Кто где. Твоя же поговорка… К слову: не стоило бы, но узнай. ПВ, где проходят наши с тобой смертные жизни, весьма похожи друг на друга, коллега Чернов…
Он, оказывается, знал, как зовут Бегуна в его смертной жизни, он слишком много знал — Кормчий. Если следовать сюжету известного Чернову анекдота про ковбоя, ответившего на скаку, сколько будет дважды два, Чернов должен был выхватить кольт и пристрелить Кормчего. Прямо-таки жгучий детектив — «Убийство в Вечности»… Ах мечты, мечты, детские радости смертных…
— Я хочу проститься со своими. Можно?
— Отчего нет? Простись… Только зачем?
— Ну, не знаю… Хочу… Свыкся я с ними… И еще: скажи, что мне делать с Силой?
— С какой?
— С той, которую они мне отдали — всем миром?
Кормчий засмеялся заразительно, громко.
— Бегун, Бегун, какая Сила? Ее у тебя и осталось-то лишь на Сдвиг в твое ПВ с Сокольниками и парком для джоггинга. Нечего отдавать. Ты, к месту будет помянуто, уже вернул немалую часть ее, когда возвращал к жизни умирающих. Ты за своих спутников не волнуйся: они новую накопят, у них иного выхода нет. Но не сразу, не сразу… А пока у них, кажется, — проблемы?… Они решат их сами или ты хочешь помочь?
— А чем я могу помочь?
— Многим, Бегун. Но раз ты не помнишь — чем и как, то иди себе с миром. Вряд ли стоит по-дилетантски вмешиваться в ход событий. Твой Путь завершен. Прощай… Хотя нет, подожди, я хочу оставить тебе кое-что — на память, Бегун. Почему-то я верю в твою память…
Кормчий в очередной раз опустил руки в туман и будто забегал по клавишам — то ли фортепиано, то ли компьютерной «клавы». Судя по характерным щелчкам, то была именно «клава». При этом Кормчий внимательно смотрел в туман, якобы читая набираемое. А может, и впрямь читал… Притормозил, еще разок щелкнул клавишей, и через положенные несколько секунд невесть где зашкворчал невидимый принтер. Прямо из тумана полезла обычная страничка формата «А-четыре». Кормчий выхватил ее, сложил вчетверо и протянул Чернову:
— Держи.
— Что это?
— Сказал же: кое-что на память.
— Куда я это дену? Заберу с собой в Москву?
— Почитаешь на досуге. Потом можешь порвать. Что запомнишь, то запомнишь. Это ответ на твой вопрос: почему Сущий вынужден наказывать смертных.
— Заповеди, что ли?
Кормчий уже допыхтел сигарой, пока они разговаривали, пыхнул напоследок, швырнул окурок в туман. Намусорил на вершине горы Синал. Или где-то там имело место мусорное ведро?…
— Прямо спать тебе не дают твои аналогии!.. — заявил раздраженно. — Я всего лишь Кормчий, Бегун, да и ты нынче — не Моисей. И теперешний Путь твой не сорок лет длился, а много менее… Книга Пути, как и Книга Книг, — это всего лишь книги. Сказки. Мифы. Легенды. Фантазии. Но раз уж ты процитировал одну умную женщину — про море, то я процитирую одного умного мужчину — про книги: «Сказка — ложь, но в ней намек, добру молодцу — урок…» Как ты объяснишь цитату, Бегун?
— С позиции Чернова или Бегуна?
— Хороший вопрос. Давай с позиции Бегуна, а то позиция Чернова мне скучна: уж больно она приземленная, зубы ломит.
— Не знаю, Кормчий. Я хоть и Бегун-на-все-времена, как меня называет Книга Пути, но для себя я — просто Бегун. Ну с прописной буквы, только что это дает?… Объяснить, говоришь?… Сказка — ложь, а намек — это краешек Истины, так?
— Горячо, Бегун.
— А значит, сказки — или книги, что точнее, — пишут знающие, так? Или понимающие?
— Не угадал. Ни те, ни другие. Слышащие. А знающим и понимающим — не до сказок.
— Слышащие? Есть и такие? Тоже вечные?
— Не-е-ет! — Кормчий почему-то был слишком экспансивен в отрицании. — Простые смертные. Но несомненно — добры молодцы, потому что умеют слышать намеки. Ты, я понял, расстроен, что не прочитал Книгу Пути. Не беда. Вернешься — сядь за компьютер и сочини ее сам urbi et orbi: намеков ты набрал — добры молодцы, коли таковые найдутся, мозгами шевелить устанут… — Он встал, показывая, что аудиенция псевдо-Моисея у псевдо-Бога подошла к концу. — Тебе пора. Бегун. Времени тебе на прощание с твоими вефильцами — кот наплакал, а зверь этот… что?… как ты выражаешься?…
— Скуп на слезы, — ответил любимым Чернов и тоже встал. Он все знал про него, этот чертов Кормчий, неизвестно чем рулящий. — Куда бежать-то?
— А куда ни беги, финиш всегда — в назначенном месте. Или ты до такого вывода здесь не дотумкал?
— Это тоже намек?
— Это тоже — краешек Истины, Бегун. Помни: все предопределено в Вечности. Твое право — корректировать частное. Пользуйся им, вечный.