- Да, это серьезно! – киваю я. Кивать-то я киваю, но оценить масштаб катастрофы, будучи человеком, не в состоянии.
- Потому я и отказал Адайе. Не нужна она мне. Мне нужна Ада. А я – ей.
- А как же я? Ада всерьез за меня собралась! – предупреждаю я. – Откровенно говоря, стоять у тебя на пути не хочется, но принцесса наша так категорично настроена…
- Ничего. Вот отыщем этого Аптекаря или как его там – и поглядим. Я хоть и не провидец, но что-то мне подсказывает: Ада – не твоя женщина. Может, тебе и нравится ее рисовать, лицо ее разглядывать… - Морк пожимает плечами. – Во всяком случае, у меня право первенства. Мы с Адой увидели друг в друге пару раньше, чем ее сестра отметила меня, а Мулиартех наворожила тебя.
Вот так вот. И никакой интриги. Никаких тебе, блин, деликатных подходов: фоморское волшебство бессильно против истинного единства душ, любовь сильнее утилитарной магии, посторонись, обычай, дай дорогу непреходящему чувству. Чтоб хватило на все сто двадцать серий нашего любовного треугольника, в котором я бы занимал место самого тупого угла. Ну и слава богу. Мне не хочется принуждать себя и Аду к дурацкому ритуальному сожительству с благословения морских богов - и богинь тоже. Пусть божества занимаются своими делами, а в стихию человеческих отношений не вмешиваются. Не понимают они ничего в стихии чувств.
- Главное, чтоб Ада не пела мне больше. От ее песен я теряю голову. – Я и не заметил, как произнес эту фразу вслух.
- Это неизбежно, - вздыхает Морк. – Песни водяного народа – самое мощное наше оружие. Психотропное, как вы выражаетесь. Вызывает дикий гормональный всплеск. Который, впрочем, быстро проходит. Люди, опять-таки, много чего напридумывали о русалочьих песнях. Якобы они, однажды услышанные, меняют человека навсегда. На самом деле дочери Мананнана…
- Кого?
- Сына бога Лира, Мананнана Мак Лира, - назидательно поясняет Морк. – Все морские, речные и озерные девы считаются его дочерьми. Хотя кто теперь их родство подтвердит или опровергнет? Тех дочерей с хвостами по всей планете… - и он закатывает глаза, не желая, вероятно, богохульствовать, употребляя привычное для человеческого уха обозначения ну очень большого количества… чего-либо. Заклинания заклинаниями, а в адрес женского рода сквернословить не следует… без особых причин. Я понимающе подмигиваю. Морк продолжает: - Итак, дочери Мананнана своими песнопениями привлекают не столько мужские сердца, сколько совсем другие, гм, органы. Могут, конечно, у творческих натур вызвать, э-э-э, бурную сублимацию. В разных жанрах. Но влюбить в себя могут только тех, кто УЖЕ хочет влюбиться в существо другой расы. Людей, которые мечтают порвать со своим племенем, предостаточно.
- Правда? – изумляюсь я.
Морк смотрит на меня саркастически.
- Это тебе люди до глубины души интересны. Ты их не видишь, тебя к ним тянет, ты мечтаешь оказаться с ними лицом к лицу, а погляди на своих соплеменников? Кого они только ни подставляют в качестве идеалов красоты? От остроухих эльфов (которые на самом деле совершенно иначе выглядят) до…
- Стоп-стоп! – радостно вклиниваюсь я. – А как они выглядят?
- Да никак! – сообщает Морк. – Ты хоть понимаешь, человече, что никаких эльфов, в земном мифологическом представлении, не существует?
- Ух, и нифига себе! – поражаюсь я. – А кто вместо них?
- Дети воздуха и дети огня, о которых тебе уже столько раз говорили – ты чем слушал-то?
- Говорили… Чтоб я тебе об Аптекаре так говорил, - ворчу я. – Упоминали сами названия, а больше ничего…
- И зачем тебе знать больше? Так никакого сюрприза не получится. – Морк едва сдерживает смех. – Зато когда встретитесь, я первый скажу: сюрпри-и-из!
Когда встретимся. Я и дети воздуха. Я и дети огня. А когда мы с ними встретимся?
Глава 4. «Прощай, мое лето!»
Люди не ценят тепло… Для фоморов тепло (как и речь) – изысканное удовольствие, чужеземное развлечение. Мы чувствуем: однажды эта лафа закончится. Мы еще не раз припомним блаженное солнечное прикосновение и прелесть задушевной болтовни, но никогда не сможем их вернуть…
Поэтому фоморы с таким самозабвением предаются беседам, скажем, у камина. Или на прогретой солнцем скамейке бульвара. Или на веранде открытого кафе.