Рябову почудилось, что он посмотрел прямо на него. По тому, как поежился рядом Большой, Рябов понял, что и у того похожее ощущение.
– Будут, – повторил он, – но положение клуба сегодня не может не вызывать у нас тревоги. Мы…
Рябова всегда раздражала манера начальства говорить «мы». Одной из многих симпатичных сторон, которые нравились в Кирееве, считал близкое его, рябовской, позиции стремление старшего тренера всегда говорить от своего имени, прямо, порой жестко, хотя, как часто казалось Рябову, не очень справедливо. А это «мы»?! Поди догадайся, кого имеет в виду под местоимением «мы» выступающий начальник. То ли людей, имеющих слишком приблизительное представление о предмете суждения, то ли действительно за «мы» стоят те, к мнению которых не грех н прислушаться.
– Мы старались не принимать скоропалительного решения и взвесить все «за» и «против», попытаться найти корни катастрофического положения клуба…
Слово «катастрофического» вновь не понравилось Рябову. Он посмотрел на Киреева. Лицо Аркадия Петровича, сидевшего внешне спокойно, побледнело, слегка подергивалась левая щека – после контузии на фронте. И это служило верным признаком крайнего волнения старшего тренера.
– Вина каждого сидящего в этом зале несомненна. Но виноваты и мы…
«Опять это „мы“ – вы-то в чем виноваты?» И, словно отвечая на внутренний вопрос Рябова, председательствующий пояснил:
– Не прислушались к сигналам, давно и настойчиво поступавшим из команды. При первых неудачах не забили тревогу, а следовало сделать. Мы передоверились в данном случае товарищу Кирееву, и это, на наш взгляд, самая существенная ошибка.
Даже такой выпад в сторону Киреева не показался Рябову предвестником чего-то неожиданного. Он убежденно ждал, что сейчас высокий товарищ станет называть имена хоккеистов и начнется то, что в команде уже давно окрестили «раздачей слонов». События так и развивались…
– Я бы мог назвать имена игроков, которые не только не проявили свойственных им прежде бойцовских качеств, но и сыграли явно не лучшие свои матчи. А команде так нужны важные очки на старте. Все это результат неудовлетворительного руководства командой. Подготовительный период клуб провел без должного напряжения сил. Мы советовали товарищу Кирееву обратить внимание на повышение требовательности к игрокам, на улучшение дисциплины, но он не прислушался, голословно утверждая, что команда сегодня готова, как никогда…
Рябов взглянул на Киреева: старший тренер при последних словах сделал легкое движение рукой, словно защищаясь от несправедливого упрека. Даже Рябов, любивший до жадности большие нагрузки, с трудом перенес подготовительный период. И в том, что с нагрузками Киреев не дал эмоционального разряда и давил однообразием, Рябов видел причину столь длительных неудач.
Но потом, спохватившись, Киреев опустил руку, потеребил пуговицу пиджака, будто проверяя, застегнута ли, и все остальное время слушал молча: каждое новое обвинение, произносившееся голословно и в общих словах. С такими упреками можно обратиться, наверно, к любому тренеру любой команды, если в том есть нужда и столь подходящий повод, как долгая полоса неудач.
Председательствовавший говорил один, говорил много. Рябов ждал, когда слово предоставят кому-то из игроков. Но в воздухе запахло жареным, и так явно увиделось направление сегодняшнего главного удара…
Расчет на противопоставление команды и тренера почти полностью оправдался. Большой сидел и, не скрывая злорадства, в открытую рассматривал Киреева, будто увидел только на собрании, но знал о судьбе старшего тренера куда больше, чем он сам. «Зеленушки» притихли, чувствуя, что уж их-то вмешательство ровным счетом ничего изменить не может. «Кормильцы» – первая тройка – выражали свое отношение к Кирееву не так явно, как Большой. Защищать другого, когда у самих рыльце в пушку, – не лучшая услуга подзащитному.
– …Коллегия министерства приняла решение освободить товарища Киреева от обязанностей старшего тренера команды и временно возложить их выполнение на второго тренера товарища Бычкова. В ближайшее время коллегия решит проблему нового руководства командой…
Рябова трясло от волнения. Чем больше обвинений падало на Киреева, тем более крепло в нем решение выступить с подробным разбором сложившейся ситуации. Объяснить, что вина тренера, конечно, есть, но, наверное, следует смотреть шире… Он понимал, что выступать придется по заранее предрешенному вопросу, но не хотел мириться с творимой несправедливостью – с детства не терпел, когда бьют лежачего.
Его реплика: «От такого решения команда лучше не заиграет!» – прозвучала в притихшем зале подобно крику в ночи.
Председательствующий удивленно вскинул брови и уставился на Рябова, не столько с укором, сколько с недоумением: уж не послышалось ли ему?
– Разве я вам давал слово? – спросил он.
– А я и не просил, – резко ответил Рябов и, почувствовав, что перешел границу допустимого, прибавил: – Хотелось бы попросить.
Он качнулся вперед, приняв молчание за знак согласия. Но резкий, теперь уже с нотками металла, голос представителя министерства невольно заставил его замереть в неуклюжей позе полуподнявшегося из кресла человека. Слева раздался ехидный смешок Большого. Но Рябова смешок не тронул. Он все же встал, вопросительно глядя на председательствовавшего.
– Садитесь! Садитесь! Говорить надо не на собрании, а на площадке. Шесть игр проиграть из шести – с таким результатом и детская клубная команда выступить может.
. Представитель министерства повернулся к Кирееву. Скорее, как бы обозначив поворот в его сторону. И спросил тоном, каким судья обращается к приговоренному:
– Хотите сказать что-нибудь?
Обида, пережитая Рябовым, как-то сразу растворилась в огорчении за Киреева.
Аркадий Петрович сдержался. Молча поднялся навстречу десяткам взглядов, устремленных на него из зала. Если бы посредством всемогущей видеотехники записать эти безмолвные и короткие, будто вспышки, диалоги глаз, сложилась бы любопытная картина.
Киреев ждал только мгновение, Чего он ждал, для Рябова, пожалуй, не было секретом. Он давал своим парням время сообразить, что еще есть шанс взять свою вину на себя, если, конечно, есть желание плюс мужество. Но гордыня не позволила ждать слишком долго. Киреев едва приметно вздохнул и, еще раз взглянув в зал, повернулся к председателю. Спокойно, так, что казалось, сообщал о своем желании в доверительной форме, произнес:
– Мне нечего сказать после всего Услышанного здесь и неуслышанного. Благодарю за доверие, за совместную работу, – последние слова относились уже не к председателю собрания, а к ним, команде.– Хотелось бы только одного, как мне хотелось этого всегда: чтобы команда стала сильнейшей. Если таково общее мнение коллегии, я готов уйти. Желаю успехов.
Председательствующий пожал плечами в знак притворного удивления: ну, зачем же, мол, так, без оправдания?! – но Киреев не дал ему возможности выразить показное участие. Круто повернувшись, он пошел из зала по центральному проходу, вдоль которого сидела команда. И только Рябов проводил его долгим взглядом. Глаза их встретились, но Киреев не дал волю своим чувствам-в них затаились немая обида и вопрос: «За что?»
3
«Ветер носит слухи от дерева к дереву». Рябов бормотал эту фразу себе под нос независимо от того, что делал.
Перед завтраком решил повозиться с лопатой. Уже года три, как собирался заменить в небольшом саду, старом и запущенном, впрочем, как и сам дом, почти не плодоносящие деревья. Их крючковатые ветви растрескались у стволов и весной, будто струпья старых ран, сочились скупым соком на темной коре. Вершины, вопреки всякой логике садового искусства, ивовыми хлыстами торчали в небо. Старые яблони пышно, как бы предчувствуя близкий конец, цвели, но почти не приносили плодов. Редкие яблоки, казалось, случайно появлялись на ветвях. И то лишь в урожайные годы, такие, как нынешний.