Уже через пять минут Константин Дмитриевич продиктовал ответ Корфу. Как приятно было услышать слова сочувствия делу, которому посвятил всю жизнь! Особенно в такое тяжелое время, когда граф Толстой «давил народное образование тяжестью двух министерств» — он был не только министром просвещения, но и обер-прокурором святейшего Синода.
Брала лишь досада, что из-за болезни нельзя немедленно исполнить просьбу — пером защитить благородное дело. Но Константин Дмитриевич пообещал: он сделает все возможное, как только силы его немного восстановятся. «Вы, должно быть, еще молодой человек, дай же бог Вам долго и успешно бороться на том поприще, с которого я уже готовлюсь сойти, измятый и искомканный. Дай бог Вам принести гораздо больше пользы, чем я мог бы принести под другим небом, при других людях и при другой обстановке…»
Через две недели от Корфа пришло второе письмо. Оно выражало искреннюю признательность за теплые слова и неподдельную сердечную заботу о здоровье Ушинского: «Умоляю Вас, Константин Дмитриевич, дорогой, приберегите себя для дела, развитие которого теперь только настает».
Да, Константину Дмитриевичу и самому казалось, что развитие дела теперь настает! Он большое значение придавал земским учреждениям, способным, как он полагал, по-настоящему помочь просвещению народа. «По моему мнению, в настоящее время, — утверждал он, — земская школа и народная школа — синонимы».
Знакомство с Корфом и его опытом будто влило новую энергию. Написать в защиту земских школ статью он решил непременно! И непременно захотел повидаться с Николаем Александровичем, чтобы собственными глазами увидеть школы, где с успехом преподают по его учебникам, особенно по «Родному слову».
— Весной, проездом в Крым, я заеду к Корфу, — твердо говорил он Надежде Семеновне.
И поехал.
Но в дороге, едва добравшись до Киева, опять заболел. И с грехом пополам дотянулся до своей Богданки, на Черниговщину.
Как ни трудно ему приходилось, как ни много времени отнимала подготовка материалов для «Антропологии» и как ни часто болел он в следующую зиму в Петербурге, почти не выходя на улицу, а статью о народных школах он все-таки написал.
Он послал ее в журнал, недавно созданный, который тоже так и назывался: «Народная школа». Правда, сам своей статьей он был недоволен.
— Болезнь держит меня до того далеко от всякой общественной жизни, — раздраженно восклицал он, — что я решительно не в силах написать ничего живого из области практики!
Это была последняя статья Ушинского, напечатанная при его жизни. Каждая строчка ее проникнута глубокой верой в силы народа.
Ушинский писал так:
«Наше убеждение в отношении зарождающейся у нас народной школы в том, чтобы прежде всего предоставить это дело самому народу… Не забудем, что этот народ создал тот глубокий язык, глубины которого мы до сих пор еще не могли измерить; что этот простой народ создал ту поэзию, которая спасла нас от забавного детского лепета, на каком мы подражали иностранцам; что именно из народных источников мы обновили всю нашу литературу и сделали ее достойной этого имени».
— Разделаюсь с «Антропологией», займусь исключительно народным образованием. — Он загорелся теперь этим желанием — написать книгу для народной школы.
И стал вторично собираться к Корфу: «Хотел бы побеседовать с человеком, таким практическим, как Вы!»
Однако любой замысел отныне сопровождался у него уже печальным рефреном: «Вот сколько дела, а где силы?» Силы таяли на глазах…
XII
Весну 1870 года он предполагал встретить в Италии.
Но по дороге опять простудился, пролежал больной в Вене и по совету врачей вернулся в Россию пить кумыс. Так он оказался в Крыму, под Симферополем, в именьи Варле. Отсюда еще раз написал Корфу: «Соображая различные маршруты, написанные Вами, как добраться до Вас, с моими истощенными силами, я вижу, что это для меня невозможно: и железная дорога меня утомляет, а пуститься на проселок я решительно не смею».
Он словно навсегда прощался с несбывшейся мечтой — не просто увидеться с Корфом, но и приобщиться к живому делу народной школы.
И вдруг… Не только в книгах с острым сюжетом бывают крутые повороты — их с лихвой подбрасывает жизнь. Константин Дмитриевич заболел лихорадкой, бросил лечиться у Варле и переехал в Симферополь. За этот очередной, уже привычный срыв здоровья был он как бы вознагражден нежданной радостью: он попал в кипучий мир педагогов-практиков, в школу на экзамен и даже на учительский съезд…
Он гулял по Симферополю и, проходя мимо мужской гимназии, заметил на стене вывеску: «Образцовый приготовительный класс по способу наглядного обучения». Вернувшись в гостиницу, он поинтересовался у ее содержателя, что это за класс? И услышал ответ: один из учителей занимается с ребятами так занятно, что даже многие почетные жители города ходят смотреть. А сейчас там собрались на съезд народные учителя со всей Таврической губернии.
Константин Дмитриевич попросил Фролкова сходить и обо всем разузнать подробно. Вскоре Александр Федорович возвратился с приглашением:
— Пожалуйста, говорят, двери приготовительного класса никогда и ни для кого не затворяются в течение всего учебного года.
Константин Дмитриевич отправился в гимназию.
Он вступил через калитку в небольшой дворик, аккуратно огороженный, чистенький, с выставленными в ряд клетками, в которых шустро сновали разные зверьки — белки, морские свинки. Вокруг было тихо, безлюдно, шли занятия. Пройдя по коридору к открытой двери в переполненный класс, где сидели ученики и взрослые, Константин Дмитриевич опустился на скамейку у самого входа. На него никто не обратил внимания.
А он сразу понял, что молодой учитель с бородкой, несколько мужиковатый на вид, низкорослый, кряжистый, вел с учениками беседу по тексту «Родного слова». Пункт номер двадцатый: «Меры времени, длины и тяжести». Материал повторялся, ученики отвечали бойко. Но что особенно порадовало Константина Дмитриевича — к уроку были привлечены необходимые наглядные пособия: торговые весы и гирьки, аршин, большой циферблат с подвижными стрелками. Учитель подробно разбирал с учениками каждое понятие, и, передвигая стрелки на циферблате, ученики вразумительно растолковывали, как они понимают, что такое час или минута.
Это было как раз то, ради чего он, Ушинский, писал «Родное слово», учебник, который он сам называл «первой после азбуки книгой для чтения». Он вспомнил, как после выхода «Родного слова» в свет наряду с восторженными письмами от родителей и учителей стали приходить и письма с упреками. Иные из читателей даже разочаровались — они прочитали книжку с ребятами слишком быстро — сказано, что этот учебник на два года, а хватило его всего на несколько месяцев занятий. Но то была вина и ошибка самих учителей — они отнеслись поверхностно и несерьезно к методе автора, накинулись на книгу, как на новинку, пересмотрели картинки да разгадали загадки и тем будто исчерпали ее содержание. Но прочитать и перелистать — это еще далеко не все, надо именно разбирать с учениками каждое понятие, чтобы, постигая явления окружающего мира, дети поняли, какое безграничное богатство таит наш родной русский язык. Недаром же Константин Дмитриевич столь обильно ввел в эту книгу мудрую народную речь — уже на первых трех страничках уместил двенадцать пословиц, поговорок и прибауток, шесть загадок, четыре народные песни, две маленькие сказочки.
ИЗ КНИГИ «РОДНОЕ СЛОВО» «ГОД 1»
№ 20. Меры времени, длины и тяжести.
Час. Аршин. Секунда. Сажень. Четверть. Рубль. Год. Золотник. Фунт. Месяц. Лот. Верста. Неделя. Пуд. Минута. Век. Вершок. Сутки. Тысячелетие.
Слову вера, хлебу мера, деньгам счет. — На завтраке не далеко уедешь. — Есть — так сегодня, а работать — так завтра. — Время денег дороже. — Вес да мера до греха не допустят. — Болезнь входит пудами, а выходит золотниками.