Ленивый и прилежный
«Завтра поучусь, а сегодня погуляю», — говорит ленивый. «Завтра погуляю, а сегодня поучусь», — говорит прилежный.
Надоело трактирщику в долг давать, он и написал на дверях: «Сегодня на деньги, а завтра в долг». Загадка. Когда в году всего два дня?
21. Части дома, экипажа, колеса, растения, животного.
Крыша. Колесо. Ствол. Ступица. Клешня. Корень.
Копыто. Сук. Погреб. Хобот. Голова. Чердак.
Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. — Изба не без крыши. — Остер топор, да и сук зубаст.
Скороговорка. Выдерни лычко из-под кочедычка.
Мох растение, а булыжник камень. — Кот четвероногое животное, а сверчок?.. — Колесо часть экипажа, а ступица?.. Рот часть животного, а корень?..
ИЗ КНИГИ «РОДНОЕ СЛОВО» (для учащих):
«…Дитя входит в духовную жизнь окружающих его людей единственно через посредство отечественного языка…»
. . . . .
…Очень верно проводил сейчас занятия бородач учитель по номеру двадцатому… А за ним неотрывно следили взрослые, их было в классе человек тридцать. Они не только внимательно слушали, но еще и делали в тетрадях какие-то пометки.
Но вот отпущены ученики на чистый воздух, выбрались из класса и учителя. Константин Дмитриевич встал в сторонку. Учитель подошел и представился:
— Деркачев, Илья Петрович.
Вблизи он тоже производил впечатление хитроватого мужичка, но цепкие, умные, с живым блеском глаза его смотрели с той проницательностью, какая рождает у собеседника искреннюю симпатию и полное доверие.
Константин Дмитриевич назвал себя. Ему понравилось, как отнесся к этому Деркачев. Появление автора «Родного слова» для него было, конечно, радостной неожиданностью. И он оживился, обрадовался, однако без излишней суетливости, без всякой угодливости. Константин Дмитриевич пригласил Деркачева зайти на досуге в гостиницу.
За чашкой чая в номере гостиницы они и разговаривали весь вечер о деле, для каждого из них любимом… Рассказал Деркачев и про себя. Учился он в Харьковском университете на медика, недоучился — уволили за невзнос платы, пробыл два с половиной года в Московском университете на юридическом факультете, но и от туда уволили — за участие в студенческих волнениях; давал частные уроки, потом учительствовал в Херсонской гимназии. Только объяснился однажды чересчур резко с попечителем и остался без места. И вот здесь, в Симферополе, благодаря поддержке директора мужской гимназии создал опытный класс. Почему?
— Да захотелось всем показать, что можно учить детишек без битья, — ответил Илья Петрович. — В том же самом городе, в той самой гимназии, где когда-то учился сам и был бит жестоко. Нашел я здесь в живых еще тех людей, которые поступали с нами как палачи. И захотелось, чтобы поняли они — настало время либо уходить с этого поприща, либо становиться добрыми учителями. Конечно, я предвидел, что найду в них непримиримых врагов, и они очень мешают. Сколько нападок приходится выдерживать, насмешек, клеветы!
— Это везде так, где начинается новое, — сказал Константин Дмитриевич, вспомнив Корфа, да и свои мытарства в Смольном. И поинтересовался, принял ли Деркачев класс в таком виде, каким видят его сейчас посетители — с отличными, вполне гигиеническими столами, со всей богатой классной обстановкой, наглядными пособиями и даже этим двориком.
— Нет, что вы! — ответил Деркачев и объяснил, что все сделано собственными руками — помогает ему его младший брат Дмитрий, ну и, конечно, сами ученики. Поддерживают новое дело некоторые члены земской управы — с их помощью второй раз собираются на съезд народные учителя. Первый съезд был месяца два назад, а «тот две недели как открылся — съехались же на него учителя с Таврической губернии, чтобы слушать уроки и обсуждать их, внося свои предложения. Привлек съезд и образованную публику города — на открытии места не хватило для всех пришедших. А задача у съезда одна — возбудить в каждом учителе инициативу и желание делиться своими наблюдениями с коллегами.
— Да вы это завтра сами увидите, — закончил Деркачев. — Ждем вас к себе непременно.
И со следующего дня Константин Дмитриевич стал посещать занятия съезда почти ежедневно. Сначала он молча приглядывался, воздерживаясь от замечаний в классе, только на перерывах вступал с учителями в разговор и принимал в их спорах оживленное участие. Нередко он так увлекался, что начинал кашлять, прикрыв рот платком. Его берегли, просили не волноваться. Но он продолжал говорить.
— Я видел много съездов учителей за границей, — отвечал он. — И там действительно не волновался. А как же могу я не волноваться здесь, когда передо мной русские учителя и наши русские проблемы?
Ему хотелось передать им все те думы, которые волновали его самого при виде всеобщего невежества и застоя в России. «Эти горячие головы просто влюбили меня в их земские школы, — говорил он. — Вот поправлюсь здоровьем и посвящу земским или народным школам весь остаток своей жизни».
Он не желал терять ни одной минуты и сейчас. Деркачев вручил ему экземпляр книги Корфа «Русская начальная школа». Константин Дмитриевич принялся сразу ее читать и делать пометки. И в тот же день, 16 июня, написал Корфу из Симферополя: «Здесь я нашел Вашу книгу… прочел с большим интересом. Она, несомненно, принесет огромную пользу всем тем земствам, в которых есть порядочные люди, понимающие всю важность народной школы. Я сам нашел в ней много нового для себя, потому что Вы взглянули на дело глазами практика, не запутанного никакими предвзятыми теориями, что большей частью случается с людьми, пишущими по тому же предмету».
Организаторы съезда пригласили его в женскую гимназию, где в приготовительном классе занятия тоже шли по «Родному слову». Ушинский попал на экзамен и шесть часов подряд просидел в классе, задавая ученицам вопросы. «Это был прекрасный урок для всех преподавателей», — вспоминали свидетели того экзамена.
А Константин Дмитриевич, прощаясь, с улыбкой сказал:
— Я просто выздоровел у вас!
Еще через несколько дней его возили в Бахчисарай для осмотра татарских школ. Он познакомился с медресе, посетил школу русской грамотности. Здесь впервые увидел он, как его «Родное слово» применялось в условиях нерусской школы. Двадцатилетние ученики с акцентом читали русский текст, и странно было слышать, как какой-нибудь черноволосый бородач басом вытягивал: «Ня-ня». Из бесед со взрослыми учениками Константин Дмитриевич узнал, что русское чтение им дается легче арабского. И приятно было, что у каждого из них, кроме обязательного корана и семи его толкований, непременно был «Год I» «Родного слова».
Авторитет Ушинского, его познания, опытность, горячая заинтересованность, с какой он относился к работе учителей, вызвали к нему у всех участников съезда огромную любовь. Дело дошло до курьезов. Один из наиболее пылких молодых поклонников при беседе о книгах, посвященных народным школам, желая сделать Ушинскому приятное, начал без меры превозносить его труды и одновременно с издевкой высмеивать сочинение Корфа. Грубая лесть в глаза не понравилась Константину Дмитриевичу. Он вспылил:
— Молодой человек! Личность учителя должна быть благородной. Я говорю вам спасибо за добрую оценку моих трудов, но и труды Николая Александровича Корфа в высшей степени почтенны. По вашему мнению, его книга страдает недостатками. Но скажите по совести, а ваши труды не страдают ли недостатками еще больше? Кто же бросает камень в ваши занятия? Я вижу ваши недостатки, но искренне радуюсь успехам. Будучи гостем, я осмеливаюсь делать замечания насчет промахов в ваших уроках, но вижу, что вы желаете делать хорошо. А доброе желание извиняет часто худое исполнение. Этого не нужно забывать и при оценках трудов господина Корфа.