Она жива. С той же уверенностью, с какой ощущал биение собственного сердца, Гилтас знал, что Кериан не была мертва.
Он не заметил, что заснул, пока внезапный шум резко не разбудил его. Пустая бутылка из-под нектара лежала рядом с креслом; глиняная чашка выпала из его руки.
Пока он сидел, гадая, как долго был в забытьи, и что разбудило его, крыша палатки затряслась, осыпая его голову пылью. Снаружи послышались крики. Должно быть, сирокко обрушился на палаточный комплекс, опрокинув несколько наименее устойчивых строений.
Звук рвущейся ткани опроверг это предположение и заставил эльфа вскочить. Его лицо сквозь крышу заливал солнечный свет, по мере того, как меч прорезал потолок. С затуманенной от вина и сна головой, Гилтас уставился на яркий кончик меча, удивляясь, как кто-то может стоять на колышущейся крыше. Колья и подпорки палатки явно не выдержали бы его веса.
До его ушей донеслись новые крики, уже громче, и звуки извлекаемых мечей. Фигура в маске, облаченная в грязное белое платье, спрыгнула в отверстие, тяжело, но ловко приземлившись на пальцы рук и ног. Под кхурским платком у фигуры блестел стальной шлем.
В то же мгновение сквозь полог палатки ворвался Планчет, с мечом наготове. Позади него возникла толпа домочадцев Беседующего, вооруженных чем попало, от копий до шампуров. Гилтас поднял руку, останавливая на пороге своего телохранителя. Он указал взглядом на нарушителя.
«Леди, вы проделали дыру в моей крыше».
Кериансерай, покрытая слоем пыли и запекшейся кровью, выпрямилась. Она сдернула пыльную маску с нижней половины лица и сунула меч обратно в ножны. Не обращая внимания на изумленного Планчета и раскрытые рты остальных, она наклонилась и тепло поцеловала своего супруга.
Отходя назад, она воскликнула: «Те чертовы сильванестийцы не позволили бы мне войти!»
Лорд Мориллон со своей когортой, помешанные на придворном протоколе Сильваноста, делали все возможное, чтобы управлять доступом к Беседующему — даже для Львицы, когда только могли.
«Как ты пробралась мимо них?» — весело спросил Гилтас. Он положил ладонь на ее гладкую коричневую щеку, впавшую от изнурения.
«Орлиный Глаз».
Он посмотрел наверх, на дыру в крыше. В ней мелькал круживший над головой грифон. У них были поразительные взаимоотношения. С Львицей свирепое существо было кротким, как котенок, повинуясь каждому ее слову. Грифоны обычно с ранних лет привязывались к одному всаднику и, в случае его потери, никогда не были доброжелательны к другому. Первоначальный всадник Орлиного Глаза погиб в стычке с минотаврами. Вопреки всему, разумный зверь почувствовал симпатию к Львице — скорее всего потому, что они были одного поля ягоды, считал Гилтас.
Потенциальные спасители беседующего разошлись, и Планчет ушел, чтобы принести еще нектара. В это время Кериансерай угостилась апельсином, распространенным фруктом приморских садов Кхура. Она стянула капюшон и шлем, и провела рукой по спутанным волосам.
«Посыльный лорда Таранаса только недавно убыл», — Гилтас оценил угол, под которым падал солнечный свет, — «менее часа назад. Выслушав его доклад, я опасался за твою безопасность».
Казалось, от его слов улетучилась ее радость от их встречи. Выкашливая кхурскую пыль из горла, она проскрежетала: «Да, я в безопасности, и я здесь».
Не дождавшись от нее ничего более, он спросил об упоминавшемся Гитантасом арьергарде, пяти сотнях лучников, с которыми она осталась в заслоне против минотавров. Она ответила: «Они отдали свои жизни ради остальной армии».
«Больше никто не выжил? Только ты?» — спросил сбитый с толку Гилтас.
Она стиснула в руке дольку апельсина. Между ее пальцев заструился сок. «Это был не мой выбор!»
Прежде, чем она смогла пояснить это странное утверждение, вернулся Планчет. Она наполнила чашу и отошла от мужа, погрузившись в мрачное молчание. Чувствуя напряжение в комнате, Планчет не стал задерживаться.
Гилтас подошел и стал позади жены, близко, но не прикасаясь к ней. Он практически ощущал гнев, исходящий от нее, словно жар от кхурского солнца.
«Я очень рад видеть тебя, любовь моя», — тихо произнес он.
«Гил, я не счастлива находиться здесь! Я должна была пасть вместе со своими воинами!»
На последнем слове ее голос прервался, и он готов был поддержать ее. Но она не сделала ни движения в его сторону, не повернулась, только залпом осушила чашку.
Он спросил, что случилось, и все же она долгое время молчала. Наконец, резко тряхнув головой, она сказала: «Я не хочу говорить об этом. Все в прошлом. Мы должны почтить наших мертвых, продолжив кампанию. Быколюди заплатят!»