Сначала перемены вокруг нас едва заметны. Мы покидаем яркие, оживленные улицы города. Гладкий асфальт под колесами сменяется неровной дорогой с выбоинами и мусором. Знаки метро покрыты граффити, яркие витрины магазинов становятся редкими. Заколоченные окна и обшарпанные стены вызывают у меня тревогу.
— Мы все еще в Бухте? — спрашиваю шепотом.
Челюсть Алекса напрягается: — Рядом.
Я облегченно вздыхаю, радуясь, что он и его братья не владеют этой территорией.
Воздух здесь кажется тяжелым, словно оставленные мечты и разбитые обещания повисли в нем. Здания выглядят усталыми, обветшавшими, как будто их плечи согнулись под тяжестью того, что они несут.
Здесь нет ни пышной зелени, ни красивых деревьев вдоль улиц. Только старый металл и голые стволы, не говоря уже о сорняках, пробивающихся сквозь трещины в асфальте. Хуже всего — звуки машин и болтовни сменились на нечто совсем иное.
Собака лает, раздается мужской крик, затем жалобный визг животного. Я вздрагиваю, даже не видя, что произошло.
— Зачем ты привез меня сюда?
Я дрожу и отвожу взгляд, чувствуя грусть от вида бездомных, съежившихся в дверных проемах, и мусора, разбросанного повсюду. Если дома и окружающие здания так запущены, что можно сказать о тех, кто живет здесь?
— Алекс, — шепчу, когда он останавливает машину. Это место, куда такие, как мы, приезжают за проститутками или травкой, и не более того.
— До того как меня усыновил отец, я жил вон в том доме, — он указывает на кирпичный дом со ступеньками, когда-то окрашенными, но сейчас потускневшими. — Мы приехали из России и жили здесь всего год или два.
Разбитое окно заклеено остатками пожелтевшей газеты. С крыльца на нас смотрит хилая кошка.
— Мне жаль. — Может, у меня и не хорошая семья, но я не росла... в такой обстановке.
— Не стоит. Я привез тебя сюда не для этого. — Он облокачивается на руль и поворачивается ко мне. — Когда ушел отсюда, я был ребенком. Едва умел завязывать шнурки или писать свое имя. И все в моем новом доме было блестящим, красивым и новым. И это меня ужасно напрягало. Я не хотел яичницу и жареную картошку, которую пыталась приготовить для меня мама. Я хотел знакомую, углеводную еду в упаковках, к которой привык, хотя знал, что это вредно.
Я оглядываюсь на дом. Трудно представить Алекса ребенком, но почему-то, видя это место, становится легче.
Дверь распахивается, и из нее выходит девочка с длинными волнистыми волосами. Лицо залито слезами, а глаза красные. У меня сердце замирает, глядя на нее. Она спускается по ступенькам, бежит по улице, ее волосы развеваются на ветру.
Я видела бедность, богатство, и многое между ними, но это — нечто совсем иное.
— Харпер, — поворачиваюсь к нему. — То, что мы привыкли к чему-то сломанному, не значит, что это лучшее для нас, — тихо говорит он.
Киваю и проглатываю собственный страх. Поднимаю подбородок. Я могу быть той матерью, в которой нуждается Айви. Знаю, что смогу.
Алекс снова заводит машину. Я молча смотрю, как девочка останавливается, наклоняется, чтобы что-то подобрать с земли. Она поднимает это к свету и сует в карман. Ее шаг становится быстрее, и на лице появляется улыбка.
Вспоминаю, как была маленькой, боялась своего отца и опасалась мать. Я старалась угодить им и не понимала, что не смогу — это никогда не было в моей власти и никогда не будет.
Через несколько минут мы снова выезжаем на главную дорогу и приближаемся к маленькой Айви.
Когда он сворачивает к ее дому, спрашивает: — Ты готова?
— Да. Идем.
Мои девочки спят.
Мои девочки.
Еще несколько недель назад я едва знал Харпер и не подозревал, что существует Айви, а сегодня готов на все, лишь бы сохранить тот мир, который они обрели. Когда заглянул к ним, губы Харпер были чуть приоткрыты, а маленькая ручка Айви лежала в ее ладони. Я накинул на них одеяло, чтобы они не замерзли, и позволил им отдохнуть.
Я хожу по комнате, поглядывая в окно. Мы установили детскую кроватку Айви в маленькой комнате рядом с главной спальней; между комнатами есть соединяющая дверь, которую можно закрыть.
Она пошла с нами добровольно, и ее приемные родители — Айзек и Эбигейл Брукс — проявили стойкость. Айзек, местный священник, пожал мне руку, но говорил немного. Мы заплатили хорошую сумму, чтобы избежать официальных записей, и я приложил усилия, чтобы наши имена не фигурировали в документах, но я обязательно отплачу им за это.
Дом семьи Брукс скромный и чистый, с одной простой машиной на подъездной дорожке и признаками старших детей — велосипед, прислоненный к перилам крыльца, и забытая скакалка рядом.
Я опасался, что Айви будет возражать, и это усложнит ситуацию для Харпер, но этого не случилось. Иногда дети чувствуют. Я не сомневаюсь, что ей будет не хватать того дома, но она знала, что Харпер — ее мать.
Все это принесло мне облегчение. На одну битву меньше.
Эбигейл плакала, но тихо передала ее Харпер.
— Мне очень жаль, — сказала Харпер. — Простите.
— Не стоит. Я молилась об этом. Она должна быть с тобой, но нам будет ее не хватать.
Нужно время, но так строится любая новая семья. Мне ли не знать.
Я все еще осмысливаю все, что узнал и испытал за последние дни.
Сегодня вечером мы начинаем нашу новую жизнь в качестве небольшой семьи.
Завтра Полина поможет провести собеседование с нянями.
На мой телефон приходит сообщение.
Михаил: Нас отправили домой. Ранние схватки, но она пока не готова.
Жалею всех в этой больнице, кто не смог предоставить Михаилу ребенка. И Арию, которая должна терпеть его скверный характер. Но все равно, не могу удержаться от самодовольной ухмылки и отправляю смайлик.
Михаил: Что это, черт возьми, значит?
Александр: У меня теперь есть ребенок, брат. Завтра расскажу.
Звонит телефон. Конечно. Он не собирается ждать до завтра.
— Да?
— Вот так ты разговариваешь со своим Паханом? Черт, рассказывай все.
Он старший брат и глава семьи, так что я рассказываю, во всех подробностях.
— И ты сегодня ее забрал?
— Да. Пришло время. Она должна была быть с матерью.
— Ух ты. Никто теперь не скажет, что ты тратишь время впустую.
— Конечно, нет. — Если я чему-то и научился, так это тому, как быстро может измениться твоя жизнь. Если кто-то из твоего окружения нуждается в защите, ты бросаешь все на хрен и делаешь это.