Господи, кого же я убил в прошлой жизни, что связался с этими чертовыми Бьянки?
Я хочу, чтобы она знала, что принадлежит мне, начиная с этого момента.
Провожу большим пальцем по ее губам, размазывая розовый блеск. Наблюдаю за реакцией.
Я не был готов к чувственному ощущению ее губ, обхвативших мой палец. Мой член болит.
— Что-то подсказывает мне, что ты обучаема, — задумчиво говорю я. — Я научу тебя подчиняться мне.
Трепетание ее ресниц и учащенное дыхание говорят о том, что я не так уж сильно ее пугаю, как ей хочется думать. Убираю большой палец и глажу по щеке.
— Ты красива для вздорной девчонки.
В темноте невозможно прочесть выражение в глазах, а она, очевидно, хорошо научилась скрывать свои эмоции. Но я не упускаю тон ее голоса.
— Ты сносен для злодея.
Я прижимаю руку к груди: — Злодей. Мне всегда нравились злодеи гораздо больше, чем герои, а тебе? Любой может стать героем. Чтобы быть злодеем, нужна смелость, — снова тянусь к ее волосам и дергаю их. — Мы уходим. Можем продолжить этот милый разговор позже, — шепчу ей на ухо. — Не пытайся делать глупости, иначе окажешься на капоте моей машины с ремнем на заднице. Ты так хочешь уйти отсюда?
По-прежнему держа голову высоко поднятой, она ничего не отвечает.
— Уважение, Харпер.
— Уважение надо заслужить, — рычит она.
— А иногда уважение требуют и берут. Я намерен взять то, что принадлежит мне.
Рука по-прежнему обвивает ее волосы, и я веду ее к опушке деревьев. Представляю, как ее семья наблюдает за ней, спрятавшись в темном доме. Чертовы трусы.
Воздух прохладный, единственные звуки — наши шаги по хрустящим листьям и гул машины, которая стоит на подъездной дорожке, ожидая нас.
— Ни одного шага в сторону, — предупреждаю, готовый отхлестать ее по заднице, если она сейчас сделает хоть шаг.
Но она не делает этого. Стискивает зубы и сжимает губы в тонкую линию.
Я открываю дверь машины: — Садись.
После секундного колебания она садится.
Ее непокорность — как спичка возле огня. Первобытная потребность овладеть этой женщиной когтями впивается в мои внутренности, как разъяренный зверь, которому нужно доминировать и контролировать.
Но я могу быть терпеливым и не торопиться.
Опускаюсь на сиденье рядом с ней, прижимаясь к ней всем телом, молчаливо давая понять, что она не сможет от меня отстраниться, даже если попытается.
Я рычу на Василия: — Увози нас отсюда к черту. Я заберу свой пиджак позже, — не хочу больше туда заходить, не сейчас.
Она отворачивается от меня, чтобы я не видел, как размазывает слезы по щекам. Не может быть, чтобы она плакала из-за того, что я забираю ее из этого дома. Нет. Есть другая причина.
— Куда ты меня везешь?
Отвечаю сквозь зубы: — Домой.
Дом.
Он может говорить это хоть целый день, но это ничего не значит и не будет. Назови корову рыбой, и она все равно останется чертовой коровой.
Его дом станет моей тюрьмой.
Я смотрю в окно, горячо желая, чтобы поездка была короткой. Поначалу в темноте трудно понять, куда мы едем. Через некоторое время я замечаю, что уличные фонари освещают большие дорожные знаки со стрелкой, указывающей на Бухту.
Мое сердце бьется чуть быстрее. Впервые я чувствую слабый проблеск надежды, но едва ли осмеливаюсь думать, что мне могло повезти. Мы направляемся в Бухту? Это может сыграть мне на руку.
Тяжело сглатываю и облизываю губы, изображая беззаботность, чтобы он не знал, как много зависит от его ответа.
— Где ты живешь?
— Они тебе ничего не сказали? — огрызается он, садясь так близко ко мне, что наши колени практически соприкасаются. Я выпрямляюсь, потому что предпочитаю не прикасаться к нему, пока это не перестанет быть выбором.
Мой желудок сжимается. Настанет время, когда это больше не будет выбором. И когда он узнает, что я не та, за кого он меня принимает...
— Если бы они сказали мне, где ты живешь, думаешь, я бы стала тебя расспрашивать?
Воздух между нами холодеет, он прищуривается, глядя на меня. В голосе слышится русский акцент, когда отвечает: — Мы направляемся в Бухту. Семья Романовых владеет там большей частью недвижимости. У нас есть дома и в Москве, но Бухта — это наша американская резиденция, — его челюсть напрягается. Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но закрывает и отворачивается.
Я притворяюсь, что мое сердце не скачет в груди от его ответа.
Бухта. Мы направляемся в Бухту.
Я и не подозревала, что Романовы владеют огромной, разросшейся Маленькой Россией, расположенной между Кони-Айлендом и Манхэттеном.
В Бухте продавцы говорят по-русски. Здесь есть рестораны, продуктовые магазины, культурные центры и православная церковь. Есть пляж и набережная, популярные летом. Зимой народу меньше. Если его семья владеет Бухтой...
Однако я не могу возлагать на него слишком большие надежды.
Возможно, это не та отсрочка, на которую я рассчитываю. Смогу ли я делать то, что мне нужно, под пристальным взглядом Романовых? Если Бухта принадлежит им, то они будут следить за всем.
Мне нужно больше информации. Я решаю разговорить его. Может быть, узнаю что-нибудь полезное, например, есть ли у него сестры. Между женщинами — во всяком случае, большинством из нас — существует неписаный закон, что мы прикрываем друг друга. Я могу улизнуть, солгать... а могу найти кого-нибудь сочувствующего и рассказать о себе.
— И мы поженимся через два дня?
— Если только ты не решишь провернуть еще одну уловку со мной.
Я поворачиваюсь к нему лицом, пораженная огнем, который горит в голубых глазах. Как глаза могут так гореть?
— А если я все же решу? — спрашиваю, вздернув подбородок, прежде чем успеваю подумать над своими словами. Я знаю, что играю с огнем, но он, кажется, знает, как нажать на каждую из моих кнопок.
Наши колени сталкиваются, он тянется ко мне. Не успеваю среагировать, как сильные, грубые пальцы хватают меня за подбородок и впиваются в кожу, обжигая. Я застываю на месте, захваченная его взглядом и скрытой угрозой.
— Тогда мы поженимся сегодня вечером.
У меня голова идет кругом. Сегодня вечером? Я этого не ожидала. Я хотела, чтобы он понял, что не склонюсь перед каким-либо насилием, ведь испытала его на себе в разном виде. Хотела, чтобы он сказал, что сделает, и я смогла бы выстоять, потому что хочу доказать себе, что переживу этот брак.