— А если ты решишь ослушаться меня, то, оказавшись с тобой наедине, я покажу, что бывает с непослушной женой, решившей не подчиниться своему мужу, — он отпускает мой подбородок.
Вот оно. Мы пришли к этому.
Не могу отрицать, что боюсь, но за это время я так хорошо научилась скрывать все признаки страха, что едва замечаю, как меняется дыхание, учащается пульс или потеют ладони.
Я облизываю губы: — Значит, ты приверженец старомодных методов.
В его глазах мелькает что-то похожее на злобу, но не совсем.
— Ты даже не представляешь.
Это должно бы напугать меня. Но я не совсем уверена, что это так.
Он увидит, что меня не сломить словами. Я научилась пропускать их мимо, словно дым на ветру. Я невосприимчива к угрозам и оскорблениям, благодаря «щедрости» моей испорченной семьи.
Думает, что она лучше всех.
Ты позоришь нашу фамилию.
Высокомерная.
Грязный кусок мусора.
Чертова шлюха.
Потаскуха.
Шлюха.
Я вздрагиваю от бесконечного шквала оскорблений, которые крутятся в голове.
Пока мы едем в тишине, внутри буря — конфликт и смятение. Его присутствие, всего лишь на волосок от меня, нервирует. От его холодного взгляда у меня по позвоночнику пробегает дрожь — непонятная смесь страха и возбуждения.
Я укоряю себя за то, что допустила даже малейший намек на нежелательное влечение между нами.
Мы смотрим друг на друга, и что-то невысказанное висит в воздухе. Передняя часть машины наклоняется, когда проезжаем неровный участок дороги, но машина плавно скользит, как будто мы едем на волшебном ковре, пока не наталкиваемся на выбоину и не качаемся вперед. Без единого слова он хватает меня за предплечья, чтобы удержать. Я пользуюсь моментом, чтобы продолжить допрос.
— Так ты живешь в Бухте. Один или с кем-то?
Его голос, с заметным русским акцентом, звучит властно и в то же время сексуально: — У меня штат из семи человек.
Персонал. У него семь сотрудников. Любопытно.
Семь — хорошее число. По крайней мере, одного можно убедить быть на моей стороне...
— Зачем тебе персонал? Не можешь сам убирать свои туалеты?
В ухмылке мелькает ямочка: — Теперь ты знаешь, почему мне пришлось жениться.
Я чувствую, как у меня отвисает челюсть, когда на его лице появляется довольная улыбка.
Нет. Он. Это. Не сказал.
— Только не проси меня сделать тебе сэндвич, — говорю с презрением, откидываясь на сиденье.
Низкий звук его мрачного смеха немного тревожит, если честно. Я знаю, как реагировать на пощечину или язвительное замечание, когда запирают в шкафу или что-то похуже. Я знаю, что значит быть объектом, которого игнорируют и отбрасывают.
Но холодный смех, от которого пробегает дрожь — это другое. Он обманчив в своей простоте, скрывая опасность.
Представляю, какой ужас был бы на лице моей матери, окажись она сейчас здесь. Она бы шипела на меня тем пронзительным голосом, который сводил с ума. Харпер Ли Бьянки!
Она может идти нахуй. Харпер Ли Бьянки только что вытащили из дома и запихнули в роскошную машину с мужчиной, от которого исходит опасность. Мне даже не позволено потеть, не то, чтобы драться, в обычный день, не говоря уже о том, когда вся моя вселенная перевернулась с ног на голову. Мне нужно время.
Позорище.
Потаскуха.
Шлюха.
Я стискиваю зубы и смотрю в окно, удивляясь тому, что вид из него слегка размыт. Я не плакса. Почему сейчас?
Долгое время он молчит. Уткнувшись в телефон, сосредоточенно листает экран. Я оставила свой телефон, но часть меня даже рада этому. Больше не нужно поддерживать видимость совершенства с каждой фотографией и постом, если у меня нет телефона.
Когда мать узнала, что социальные сети могут приносить прибыль, она приняла решение. Им нужны были деньги, а у меня было красивое лицо. Она изучила все, что могла, и в следующее мгновение я стала сенсацией в социальных сетях.
Ненавижу это. Поэтому рада, что оставила эту часть своей жизни позади.
Телефоны — вещь одноразовая, как и многое другое. Одежда. Чувства. Дочери, по-видимому.
У вас есть еще дочери?
Это действительно задело бы меня, если бы я не догадывалась, что именно этого он и добивался.
— Мы почти дома, — говорит он, все еще держа в руках телефон. — Иди сюда.
Его голос, как поверхность озера, в котором я плавала в детстве. Спокойный и безмятежный, но под водой таились холодные глубины, с течением, способным сбить с ног и утянуть вниз.
Я не позволю себя утащить.
— Иди сюда? Мы в машине. Насколько ближе ты хочешь, чтобы я подошла?
Опасный блеск в его глазах говорит о том, что ему не до веселья.
— Мне нужно показать тебе, насколько ближе я хочу, чтобы ты подошла? — Наклоняясь ко мне, он понижает голос до хриплого шепота: — И я буду ждать, что ты придешь, принцесса.
О, Боже.
Я знаю эту игру. Знаю эти маневры. Он хочет выбить меня из колеи, чтобы сделать свой ход.
Мною нелегко манипулировать, что бы он ни думал. У меня есть многолетний опыт.
Не сводя с меня взгляда, он медленно похлопывает себя по колену, молчаливо приглашая.
— Руки сюда, пожалуйста.
Он хочет, чтобы я положила свои... руки... к нему на колени? Что за странный фетиш такой?
С недоумением я подчиняюсь, прижимая пальцы к его брюкам. Мышцы крепкого бедра напрягаются.
Раздается щелчок металла, и что-то холодное обхватывает мои запястья. Я опускаю взгляд и вижу, что он надел на меня наручники. Просто вытащил их, как фокусник.
— Вот насколько ближе ты подойдешь, — он резко тянет меня за запястья, и мое тело с силой прижимается к его груди. — Именно так.
Машина останавливается, и дверь открывается. Вспышка лунного света показывает, что он не лгал — серебристый отблеск и свет демонстрируют силуэт Манхэттена, простирающийся на фоне черного неба.
Он выходит первым, а затем протягивает руку ко мне. Мне неудобно, я спотыкаюсь с закованными в наручники запястьями, но его хватка слишком крепкая, чтобы я упала. Резкий звук русской речи разливается в ночи, его люди говорят друг с другом тихими голосами, проявляя уважение, когда обращаются к нему.