– Я ничего не знаю, мастер, – уверенно произнесла Соня, но ее уверенность испарялась с той же скоростью, с которой он сокращал расстояние между ними. – Вы снова это делаете… Хотя знаете, что этого делать не нужно.
– Что она тебе сказала? Не надо мне лгать, девочка, – настаивал мужчина, будто и не слышал последнее, что она сказала.
– Мастер…
– Что?! – он вдруг крепко сжал ее предплечья, почти у самой груди, хоть он и не пытался вытряхнуть из нее душу, та будто сама готовилась отойти. Лицо мужчины оказалось так близко, что Соне были видны детали, которых она раньше не замечала – веера морщинок от глаз к вискам, следы двухдневной щетины на обычно гладковыбритой челюсти.
– Я не… – простонала Белавина, отрицательно качая головой, даже не пытаясь выставить перед собой руки. Она не могла раскрыть Кэтлин, она не простит себе предательство. Ведь все это было ради Розы, он вытряхивает из нее правду только ради наследницы Основательницы. Наверняка, Тиссен понимал, что информацию об убийце делегата Соня сообщила бы без сомнений, и такое ее молчание сыграло с ней злую шутку. Серые глаза изучали ее с какой-то мистической глубиной. От него пахло дождем, и это случайное осознание выбило из адептки хоть какое-то представление о самоуважении. Она ведь вполне могла оттолкнуть его, устроить скандал и пожаловаться Витковой. Могла. Если бы была другим человеком.
– Не заставляй меня лезть в твою голову, родная, не заставляй причинять тебе боль, – она почувствовала уверенное, горячее дыхание на своих губах. Ректор прильнул к ее лбу своим, будто оттягивал тот момент, когда ему действительно придется воплощать свои угрозы. Их губы разделяли миллиметры, а мужские пальцы уже забрались сколотые массивной шпилькой волосы на затылке и утонули в пшеничных прядях. – Я не хочу пугать тебя.
– Вы уже это делаете…
Явно не по собственной воле, но и неизвестно по чьей, Соня вдруг оторвалась от спинки кресла и слегка подалась навстречу склонившемуся над ней мужчине. От страха будто ничего не осталось. Ей показалось, или он шумно выдохнул, когда уже она окутала его губы своим дыханием, смешанным наполовину с ее тихим, полусладким стоном. Может это выход? Прямо сказать ему о своих чувствах Белавина не может уже год с лишним, так может пусть он узнает все сам? Едва он использует ментальную магию, проникая в разум своей адептки, в первую очередь окажется погребен под лавиной ее эмоций, в которых не сумеет не заметить самое главное. Но мастер отпрянул раньше, чем она успела согласиться, и остановился, стоя к ней спиной.
– Идите, адептка. Пока я отпускаю, идите. Потому что я уже на грани.
Весь его исполинский рост, широкий разворот крепких плеч, жилистые, рельефные руки, сомкнутые манжетами рубашки на запястьях и запонками из застарелого серебра, длинные ноги в темных брюках – всё это звенело сумасшедшей по силе энергией. Желваки на челюсти ходили ходуном, когда он произнес те слова охрипшим, почти замогильным голосом. Да, их связывали странные эмоции, и только Соня могла позволить себе отдаться им. Стоило уже давно признать это. Ей понадобилось мгновение, чтобы взять себя в руки, утихомирить дрожащие то ли от его магии, то ли от чего-то иного ноги. Адептка осторожно поднялась из кресла и натяжение на подкладке расстегнутого академического пиджака напомнило о том, что нужно было сделать прежде, чем уйти.
– Мастер, я хотела… вернуть артефакт, все-таки он потребляет вашу энергию, а необходимости в нашей связи больше нет…
Алард Тиссен так и замер в шаге от своего стола, буквально нанизывая ее на сталь своего взгляда из-за собственного плеча. Белавина недолго покопалась в нужном кармане, утешаясь мыслью, что удачно сожгла запись Линн еще в лаборатории на занятии, и осторожно приблизилась, чтобы оставить подвеску-артефакт на столе, в сантиметре от сжатого до белых костяшек кулака ректора, которым он упирался в темную столешницу. После ей оставалось сделать всего несколько шагов к двери, но…