Ей позволили одеться только спустя еще пару абзацев на заколдованной бумаге, свежий форменный костюм для активных занятий приятно гладил кожу. Магомедик стянула с головы хитрый прибор, и Роза невольно засмотрелась на нее. Это “душенька” совсем не вязалось с броской внешностью госпожи… Норикер. Именно так ее назвал Силас Шорт – темнокожий профессор с росписью на лице, когда приволок истекающую кровью прозелитку в лазарет. Все еще дежуривший Джастин Талл опрокинул передвижной стол, когда ринулся в кабинет старшего магомедика при виде нежданных посетителей или только Розы, которая едва успев покинуть больничный блок этим утром к вечеру вернулась изрезанной, истерзанной и абсолютно опустошенной. Тогда и появилась Норикер – когда-то блондинка среднего возраста с эффектной фигурой, плотно упакованной в медицинский костюм, с яркой родинкой на щеке, отросшим каре и внимательным серым взглядом.
– Шрамов не останется, если тебя это конечно беспокоит, – стягивая и свои странные полустеклянные перчатки, произнесла старший магомедик и принялась переставлять опустошенные склянки от зельев. Штейн вновь замутило, ее заставили выпить по меньшей мере тройку подобных, вероятно, первым из них оказалось конское успокоительное, ведь слез на лице Розы так и не появилось.
– И что дальше? Вколите мне снотворного и отправите отдыхать? – не без надежды в голосе спросила девушка. Норикер молчала. Она вообще оказалась на редкость не болтлива. Та же Грир, с ее так раздражающим Розу полуготическим драматизмом, все же связывала слова в предложения и наверняка разразилась бы поучительной тирадой, а медичка со своим ничего не выражающим взглядом лишь оставила росчерк на бланке осмотра и молча прошла к двери.
За распахнувшейся створкой в кабинет вплыл высокий, грозный силуэт ректора Тиссена. Он вошел неторопливо, облаченный в темную рубашку с закатанными до локтей рукавами, тяжелым, пристальным взглядом находя прозелитку и уже начиная что-то говорить. Но Роза не слушала, отчего-то она засмотрелась на сильные руки: ветви перекатывающихся вен, крепкие мышцы; что следовало демонстрировать ректор прятал по велению профессии и статуса. И Штейн не упустила возможности полюбоваться. “Такие как Белавина всегда выбирали определенный типаж”.
– Прозелит Ле Клерк!
– Заторможенность пройдет, слишком большая дозировка, но оправдана, – Норикер протянула планшет с бланком мужчине, и тот внимательно всмотрелся в лист. Тиссен хмурился и бормотал что-то, а юная ведьма всё никак не могла избавиться от навязчивых мыслей о его руках и том, как разорялась бы бывшая наставница за возможность оказаться наедине со своим “возлюбленным”. Даже наверняка за возможность быть на ее месте, ведь вряд ли до определения наставничества над Розой, заучка имела возможность так часто контактировать с ректором. “Таким как Белавина просто по жизни не особенно везет”, решила окончательно Штейн.
– О, явились, – едко выдавила из себя ведьма, наконец приходя в себя. – Посредственная у вас безопасность, ректор Тиссен. Крайне посредственная. Как тут учиться, если каждые сутки меня пытается кто-то прикончить. Ладно, в первый раз внештатная ситуация, уволили Белавину за недосмотр в назидание, хорошо. А теперь-то что! Как кто-то чужой вообще смог проникнуть на территорию академии, внутрь такого охраняемого и такого безопасного периметра?! Запретили мне покидать Сертон, хорошо, в этом была хоть какая-то логика, а теперь? А что если бы меня убили или за периметр еретики проникли и перерезали бы весь первый курс? Ладно первый курс, вы сами раскрыли меня, сами объявили наследницей, и что теперь?
В тот миг Роза почти гордилась собой: кто бы еще в Сертоне мог позволить себе так разговаривать с “великим и ужасным”. Шутки шутками, но репутация у Тиссена в академии была почти легендарной. Его боялись, уважали, одно обожание Софии чего только стоило. “Великий и ужасный” же равнодушно всматривался в планшет, а затем опустился на невысокий пуф у рабочего стола Норикер, которая тем временем усиленно создавала вид занятости, переставляя в шкафу бутыльки.