– Почему я узнаю о том, что наследница Ле Клерк – подопечная моего секретаря – только тогда, когда Тиссен решает об этом объявить. Ты знала, а если не знала, то должна была подозревать. И рассказать мне о своих подозрениях, мне! – мистресса даже не пыталась сдерживаться, не тратила время на расшаркивания, она даже не взглянула на нее, но уже сорвалась на крик. Никаких уточнений, никаких сомнений. Ее голос отражался от светлых стен и будто усиливался, звоном оседая в ушах адептки. София знала – спорить бессмысленно, да и впрямь, что она может сказать, мямлить о том, что не знала?
– Ты думала, я не узнаю?! – на какое-то мимолетное мгновение, когда госпожа проректор все же сподобилась развернуться к адептке лицом, в ее глазах отразился легкий шок, удивление. Но никаких вопросов по поводу шрама она так и не задала, угрожающе обходя собственный резной стол, грозно перестукивая каблуками. – Отвечай, мерзавка! Ты думала, я не знаю, чем вы вчера с господином ректором занимались в коридоре второго этажа, София?! Ты ведь не держишь меня за дуру?
Едва ли “господин ректор” из уст Марты Витковой отличалось по смыслу от того титула, которым женщина наградила девушку. Соня снова задрожала и даже сцепленные за спиной руки не уберегли ее от трусливой демонстрации страха. Слухи были правдивы: Матильда не просто так расхаживала по коридорам Сертона после отбоя, и Соня вместе с мастером сделали проректору настоящий подарок, оказавшись в том коридоре, в котором по коварной случайности их заметил подосланный голем.
– Простите, мистресса, я не понимаю, о чем вы, – тихо пробормотала Белавина, уперевшись взглядом в натертый до блеска паркет. Смотреть в глаза Витковой – подставить собственный рассудок. Она всё ещё оставалась деканом факультета ментальных искусств, и что-то подсказывало Соне, что пренебрегать собственными талантами колдунья не станет.
– Ты и впрямь считаешь, что для внушения мне нужен зрительный контакт? Я не купила себе титул, адептка Белавина, – она ухватила ее лицо, сжимая пальцами щеки, настолько очевидно адептка прятала глаза. – Тебе прекрасно известно, что я не стану лезть в твою голову, любой мало-мальски владеющий искусствами колдун сумеет выявить вмешательство. Так что ты дашь показания о домогательствах, София, сама. Об угрозах со стороны должностного лица, о желании Тиссена скрыть происхождение ведьмы ради собственной выгоды, о том, что он принуждал тебя лгать, о связи между вами. И повторишь все это на совете Академии, который я соберу завтра.
– Нет, я не стану.
В голосе адептки слышалась твердость, которой проректор наверняка раньше и не замечала. Короткий, четкий отказ должен был разозлить Виткову еще сильнее, но женщина будто не удивилась: цепко всматриваясь в глаза девушки, она вдруг отпустила ее лицо и отступила на несколько шагов.
– Упрямый последыш! – выплюнула мистресса. Данная местными колдунами кличка должна задумывалась как оскорбление пришедших в Убежище почти “беглецов”, но спустя десятилетия “последыши” уже почти перестали быть изгоями. И эти насмешки демонстрировали только одно: отчаяние. – Ты настолько наивна, София? Я всегда знала, что эта твоя овечья влюбленность не приведет ни к чему хорошему, я надеялась, что тебе хватит мозгов понять, что спать с ректором это значит предать себя, меня, а значит и собственное будущее. Ну что, он уже опрокинул тебя на спину пару раз? Поздравляю, вот и все закончилось. Где ты, а где наследница Основательницы, которая проложит твоему драгоценному Тиссену дорогу в Капитул. Какая же непроходимая дура…
Десятки раз Соня сама думала об этом, десятки раз убеждала себя в тех же словах, что в ярости бросала теперь Виткова в попытках ее переубедить или унизить. Может тяжелый день повлиял на ее эмоциональность, может она просто устала жалеть себя, но в этот миг адептка не чувствовала ни страха, ни злости, ни жалости. Да, она любила мастера, да, возможно, предала этими чувствами себя и не представляет той же ценности, что представляет собой Роза Штейн, но… она любила его и не переставала любить даже несмотря на то, что в классическом понимании “вместе” им никогда не быть.