– Стацевич? – ухмыльнулась Кэтлин и наконец отвела внимательный взор от ее лица. Похоже, попытку отвлечь соседку разговорами о попытках ухаживания Дамиром Линн раскусила без труда, но сопротивляться отчего-то не стала. – Не знаю, никто не просил его “заступаться”, как ты говоришь, но надеюсь, он не рассчитывает на то, что я в ответ благодарно расплавлюсь перед ним и буду на всё согласна. Ты идешь на основы взаимодействия?
Роза кивнула, никто не отменял посещение занятий – не то чтобы в ней неожиданно проснулась Белавина, наверняка не пропустившая без уважительной причины ни одной лекции, но обращать на себя внимание кураторши Грир прогулами в этот день совсем не стоило. Виткова ясно дала понять, что Офелия играет в той команде, с капитаном которой у проректорши какие-то личные счеты. Ходили слухи, что Тиссена уже который день в Сертоне и след простыл, не оттого ли мистресса решила так скоро отправить ее в Веден?
– Значит, ты знала.
Брошенные в спину слова обили ноги тяжеловесной ватой. До конца учебного дня Штейн старательно сливалась с прозелитской группой, а после и вовсе планировала вплоть до семи часов даже носа из комнаты не показывать. Однако знакомый баритон настиг ее резко, доносился из полумрака неосвещенной комнаты, отделенной от коридора готической аркой, а тучи, что заволокли небо, и сам коридор погрузили во тьму.
– Знала что? – Роза сжала кулаки и повернулась к проходу, ее раздражала эта его привычка создавать этот бесполезный пафос. – Что моя бабушка – Основательница? Знала. Знала и что все узнают, но в нужный момент. В тот момент, когда я захочу, а не когда ты решишь это использовать, например, рассказать мамочке. Ведь Зэм понял тогда, что это за кулон, и сказал тебе.
Хватило одного ее шага, чтобы артефакты-канделябры вспыхнули магическим светом, озаряя замысловатую обстановку, венцом которой были тяжелые бархатные шторы. Во всех основных коридорах Сертона были такие “потайные комнаты”, где студенты часто проводили время меж занятий, и магические светильники гасли только, когда того хотели сами маги, для чего – вопрос свободный. В этой Эстебан устроился на кушетке прямо у широкого окна, за которым погода портилась всё сильнее.
– В твоем голосе слышится какая-то детская обида, – произнес он хладнокровно и пустил с губ облако сиреневого дыма. Только тогда Штейн заметила в пальцах адепта некую разновидность курительной трубки. Кайн равнодушно поднял брови, его впалые щеки осунулись еще сильнее, а черные волосы показались ей слегка влажными, и вдруг продолжил. – Когда хотят что-то скрыть, они не обращаются к первому встречному. Ты рассчитывала, что узнав о моем увлечении, сумеешь сманипулировать?
– Твоя репутация бежит впереди тебя, уж извини, что я решила воспользоваться твоим… как ты сказал… “увлечением”? И вообще, я все думала, почему тебя тогда не исключили, как рассказывают, а все дело в мамочке…
Адепт смерил ее взглядом полным ледяного презрения, так, что она запнулась о свои же слова. Он устало покачал головой, на мгновение приник к курительному устройству и вновь выпустил облако дыма.
– И ты считаешь, что игра для взрослых тебе по плечам? Ребенок, как есть ребенок, – констатировал Кайн тоном, будто ставил диагноз. – Я дам тебе простой совет, Ро-за. От моей матери нужно держаться подальше. И я ей ничего не говорил, так что ты прокололась сама. И еще: думай – потом делай. В том числе и выводы.
Он выделил ее имя так, что по плечам пробежали мурашки, и его черные, почти бездонные глаза буквально вырвали вздох из легких. Вот в чем было дело, думала тогда Штейн, Эстебан впервые назвал ее по имени. Но почему ему хватило всего пары острых слов, чтобы попасть в самую сердцевину и действительно задеть ее? Она тысячу раз слышала нечто похожее от Клары, еще пару-тройку раз о подобном говорила Грир и даже успела Белавина. Почему только его слова имели хоть какой-то эффект?