Ната вспомнила, что, сказав это, Тамаз побледнел, будто коснулся страшной тайны. Она потянулась. Ее мысли не в состоянии были приоткрыть завесу над этой тайной. Она приподнялась и огляделась. Неподалеку стояло странное каштановое дерево. Одна из ветвей опустилась так низко, что вросла в землю. И появилось новое дерево. Ветка эта, словно пуповина толщиной в руку, связывала оба дерева.
Женщина неподвижно уставилась на оба этих дерева, сначала на одно, потом на другое. «Элохим»,— подумала она, смутившись. Второе дерево ведь представляло собой лишь отпрыск первого, и все же оно было другим, новым. Если обрезать ветвь, то возникнет пустота. Теперь оба дерева — одно целое, и все-таки каждое существует само по себе. «Здесь явлен элохим, в этом дереве-двойне»,— подумала она. Этим, конечно, не была раскрыта вся тайна. Однако она уже знала: эта земля, это солнце, этот ручей, это ореховое дерево, она сама, лежащий чуть поодаль Тамаз, вон та гора, птица, что парит над горизонтом,— все это с самого же начала составляло неделимое целое, какое-то неведомое средоточие, окутанное непроницаемым покровом тайны.
Женщина оглянулась. Плеск в ручье нарушил тишину. Она снова погрузилась в себя и снова прислушалась к чему-то, идущему издалека. Ее тело было теперь морской раковиной, в которой еще отдавался шум волн тысячелетней давности. Она олицетворяла собой мгновение, несущее в себе заряд столетий. И уже не помнила-, что было вчера, что было в прошлом году. Забыла и о своих переживаниях. Но в глубине ее существа теплилось чье-то воспоминание. Это было воспоминание Евы, первой женщины земли. Ее чувства в этот миг обладали ясновидением слепой плазмы. Женщина лениво, нехотя потянулась, словно страсти прародительницы медленно зашевелились в ее членах. Теперь она остановила свой взор на другом дереве — кряжистом дубе, и перед ней предстало то древнее, библейское дерево... древо познания, вкушение плодов которого было запрещено. Человеку была предоставлена свобода выбора. Мир, осененный, пронизанный духом Божественного — свободой живых существ, сладостью бытия. Первые люди питались плодами деревьев. Но вот, когда они вкусили плодов запретных, они начали производить потомство, то есть, иными словами-: начали, уподобляясь богу, создавать «других». Разве искуситель не был прав? В какой-то мере первые люди были причастны к Божественному.
Н&та все глубже погружалась в раздумья. Непроизвольно повернув голову, она снова увидела то каштановое дерево, породившее из своей ветви новое дерево. И она подумала: Бог порождает и дерево порождает. И человек порождает, почувствовала она вдруг с робостью, и поэтому, может быть, и он часть дерева, частица божественного. Когда ее мысль, таким образом, вернулась к искусителю, тело вдруг содрогнулось, будто нечто жгучее и сладостное пронизало его. Она побледнела. Мысли уносили ее все дальше, когда вдруг в терновнике послышался шорох. Тамаз тут же вскочил на ноги. В руке у него был камень, который он изготовился куда-то бросить.
— Не убивай! — вскричала Ната.
— Кого не убивать? — спросил изумленный Тамаз, успев все-таки кинуть камень.
— Змею! — ответила побледневшая женщина.
— Откуда ты знаешь, что это была змея?
— Мне так показалось...— И снова на ее щеках появился румянец.
Если бы это был кто-нибудь другой, то предостережение «Не убивай!» его немало удивило бы. Но Тамаз был сваном. В его доме было сооружено гнездо для змеи. Змею поили молоком, ухаживали за ней, почитали ее. Тамаз не был удивлен, а просто забыл, что эта женщина не принадлежала к сванскому племени. И его опьянило солнце. Как бы выражая мысли, внушенные ему змеей, он тихо прошептал:
— Это была не змея, это была ящерица...
Затем он снова улегся и продолжил чтение своей книги.
Женщине вдруг стало неловко, словно она коснулась какой-то тайны. Она положила голову на подушку и снова погрузилась в туманные грезы. Ощущала во рту вкус надкушенного запретного плода, сладость наполнила все ее тело, каждая жилочка в ней билась, пылала неведомым чувством. Она погрузилась в глубины подсознания. Что-то пришло в ней в движение, что-то смутно бродило внутри. Исчезли все границы, ибо произошло слияние предметов друг с другом. Она ничего не видела перед собой. Вокруг была тьма. Оставался лишь инстинкт, темная страсть нерожденного плода. Все обратилось в бесформенные элементы. И только змея, холоднокровная, пресмыкающаяся, липкая, уставила свои неподвижные глаза убийцы в темноту. Женщина пылала чужим пламенем. Она испытывала страх и в то же время была им зачарована. Все ближе и ближе подползала змея к грезившей женщине. Дрожь прошла по телу Наты. В этой дрожи на миг проступило безмерное блаженство, утрата которого означала бы теперь для нее смерть.