За сегодня мы должны пройти две Ордалии – хлеба и сыра, а также огня. Я считал, что «хлеб и сыр» это всего лишь метафора, но после закупки двадцати булок хлеба и пяти килограмм сыра, понял свою ошибку.
- Хлеб, что ниспослан милостью земли и неба, пусть станет частицей гармонии, что идет телу во благо, а духу в радость – Ордалия хлеба и сыра, - негромко сказала Мирослава. – Теперь ешьте.
Мы и начали есть. Пережеванные хлеб и сыр превращались в резиновые комки и с большим трудом проглатывались. Ордалия не воспрещала пить простую воду, но святая предупредила, что тогда не получится много съесть.
- У нас в монастыре каждый год кто-то умирал на хлебе и сыре, - рассказала Мирослава. – Обычно совсем старые монахи, еда застревала в горле, и они задыхались.
- А почему бы не спасти их? – я с унынием поглядел на очередную булку хлеба.
- Ты что думаешь, мы совсем изверги? – возмутилась Мирослава. – Пробовали вскрывать глотку, но несчастные продолжали задыхаться, даже когда извлекли застрявший кусок.
Аппетита подобные истории не доставляли, как и повышенное внимание прохожих. Снующие в парке мамочки и дети с интересом рассматривал двух парней, с несчастным видом запихивающих в себя еду. Я сглотнул, ощутив, как сгусток медленно продвигается по пищеводу, словно толстяк, пытающийся втиснуться в набитый автобус.
Вопреки заблуждению желудок не переполняется едой, раздуваясь, как шар. Пища выходит через запасной люк, проходя дальше в кишки. Или рвется в другом направлении, если взглянуть на позеленевшее лицо Льва. Он воровато осмотрелся и тихо отрыгнул в ладошку, вызвав у меня приступ смеха.
- Вы мало съели, нужно столько же, - покачала головой Мирослава. – Пойду все таки воды куплю.
После второй булки хлеба, я понял, что готов еще раз сразиться с водной нимфой, чем съесть хоть один кусочек. Лысый сидел с раздутыми щеками, пытаясь не выдать наружу содержимое желудка. Какое-то совершенно бессмысленное испытание, призванное надругаться над несчастными.
Я отщипывал совсем небольшие кусочки хлеба и сыра, и глотал, едва пережевывая. Такой способ позволил одолеть половину третьей булки.
- Молодые люди, не поделиться ли излишками пищи? - к нам обратился старик в длинном сером плаще.
Удушливый запах мочи, гнилой сырости и запущенных зубов сжались на моем желудке стальной хваткой, стараясь выдавить его, как тюбик зубной пасты. Лев запрокинул голову и глубоко дышал. По щекам парня текли слезы, а сжавшиеся на лавочке пальцы сжигали дерево, начавшее испускать тонкие струйки дыма.
Я молча подал хлеб, стараясь не смотреть на заскорузлые ладони нищего, покрытые маленькими бородавками, растущими кругами, как грибы. Мы случайно соприкоснулись мизинцами, отчего меня мысленно передернуло.
Бродяга поклонился нам и немного отойдя, откусил от булки. Начав жевать, он с гневным недоумением посмотрел на нас и открыл рот, словно желая что-то сказать. Между его губ скользнула струйка крови, постепенно превратившаяся в хлещущий поток, оросивший все вокруг. Брызги достали до лавочки, покрыв хлеб бурыми, быстро впитывающимися каплями.
Нищий упал на спину, а его живот раздулся, прорвав ветхую рубаху. Белый пузырь натянутой кожи, покрытый сеткой вен, покачивался и переминался, словно внутри было живое существо. С громким хрустом грудная клетка нищего расширилась, а из глотки брызнул целый фонтан из крови и внутренностей.
Тонкая четырехпалая лапа вырвалась из рта бродяги, вцепившись когтями в его глазницы. Черная рука напряглась, извлекая из тела все существо, походящее очертаниями на маленького, очень тощего человека. Полностью черный, поблескивающий, как гуталин, он обвил руками голову нищего и зашептал:
- Ты виновен. Они умерли из-за тебя. Ты знал, что грибы несъедобны. Ты виновен. Они умерли из-за тебя. Ты знал, что грибы ядовиты. Хочешь услышать, как они кричали? Хочешь? Хочешь!?
Голос существа больше напоминал тонкий писк, но бил по ушам, будто разъяренный гром, сотрясающий небеса. Вытянутая голова твари повернулась к нам, словно прокрутившись на шарнире.
- Ты виновен. Ты рожден от предателя, - зашептало существо, на глазах покрываясь новым слоем перетекающей плоти. – Ты виновен. Ты оставил их умирать. Их души томятся в вечном плену! Хочешь их услышать? Ты хочешь?
Тварь широко раскрыла рот, а в чернеющем провале появилось голова девочки. Она казалась неуловимо знакомой, но я не мог отчетливо разобрать черты лица.
- Брат, спаси меня! - закричала девочка, постепенно срываясь на жуткое рычание. – Братик, мне так больно! Каин, спаси меня!
На середине черного туловища выросла две новых тонких лапы, и тварь направилась к нам, быстро перебирая конечностями. Я не шевелясь, смотрел на приближающиеся лицо девочки, искаженное в мучительной гримасе.