Будто невидимый художник рисовал нэвия на холсте: сначала набросок из линий, потом основной цвет для одежды и кожи, следом мелкие детали, а в конце — падающий свет и тени.
Талиан хотел протереть глаза или ущипнуть себя, но не смог заставить руку пошевелиться. Происходящее казалось сном. Он не ждал, что увидит нэвия ещё хотя бы раз, прежде чем уедет из столицы. Слишком уж внезапно тот исчез в их прошлую встречу. Но в душе надеялся всё равно.
Когда на лице нэвия дрогнули веки и тот открыл глаза, из мира словно исчезли все звуки. Даже стрекот цикад куда-то делся, заглушённый взволнованным стуком сердца. Талиан невольно подался вперёд, как вдруг уши резанул грубый окрик:
— Ты что делаешь?! Идиот! Убери руку!
Талиан непонимающе моргнул, но нэвий уже сам откатился в сторону, уходя от падающих капель крови.
— Не смей! Никогда! Понял меня? Никогда!
Лицо нэвия перекосилось от ярости, а когда из нитей на земле сложились слова: «Ты ему нужен», — тот рассвирепел ещё сильнее. Но в этот раз гнев обрушился не на Талиана.
— Тупицы! — прокричал нэвий, обращаясь к статуям. — Какие же вы тупицы! Зачем привели его сюда?!
От такого обращения к богам Талиана прошиб ледяной пот. Он застыл с открытым ртом, слишком потрясённый, чтобы вставить хоть слово.
— Чтобы вы могли попрощаться, — вывели нити ответ Величайших и погасли.
Сколько нэвий ни кричал дальше, какими словами ни поносил статуи богов, мрамор оставался безжизненным мрамором.
— П-почему… — Талиан попытался совладать с голосом и повторил: — П-почему вы с-сердитесь?
Нэвий бросил на него хмурый взгляд и сразу же отвернулся.
— Идём отсюда. Не хочу, чтобы «эти» нас слушали.
Талиан едва успел заметить направление, в котором скрылся нэвий, как его фигура растаяла между деревьев. Будто и не было вовсе. Низко поклонившись статуям на прощанье, он одними губами прошептал:
— Спасибо, — и побежал за отцом.
Губы растянулись в улыбке — не удержать! Талиан боялся, что на радостях расплачется. Именно сейчас, когда должен казаться сильным и храбрым, по-настоящему взрослым. Но боги подарили ему второй шанс! Он не мог его упустить!
Когда Талиан догнал нэвия, тот сидел на поваленном бревне — сгорбленный и одинокий. От вида напряжённой спины и понурых плеч стало больно. Но почему?..
— В чём моя вина? — произнёс Талиан вслух, садясь у другого края бревна, и с силой сцепил перед собой руки. — Я правда не понимаю…
— Мёртвым нельзя забирать кровь живых. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Это… — Нэвий тяжело вздохнул и зарылся лицом в ладони. Теперь его голос звучал ещё глуше. — От этого быстро теряешь разум. Хуже любого вина. Потому что на время… забытые чувства возвращаются. Осязание. Вкус. Запахи. Будто снова живой… Но я мёртв! Мёртв… и должен принять это как данность.
Талиан распахнул глаза. Мёртв?! Значит…
Перед ним и правда сидел сейчас отец.
— Но что плохого в том, чтобы почувствовать себя живым? — спросил он с опаской. — Пусть и ненадолго?
— Что плохого? — Нэвий отнял ладони от лица и усмехнулся. — К этому быстро привыкаешь и уже не можешь обходиться без крови. Становишься алчным, голодным. А если рядом есть человек, готовый делиться ей добровольно… на короткое время даже возникает иллюзия жизни.
— Я всё ещё не понимаю, почему это плохо.
Нэвий взглянул на него сурово, но потом вздохнул, передумав ругаться, и подсел ближе.
— Потому что тот, кто делится кровью, угасает за считаные дни. Даже крепкие духом сгорают за один-два онбира, как непотушенные на ночь свечи. А тот, кто её забирает… он уже не в состоянии остановиться. Доброта, любовь, стремление защитить — всё меркнет перед пробудившимся голодом. — Нэвий брезгливо скривился. — Видел я таких. Бродят по земле неприкаянные, ищут следующую жертву. И поверь мне, в них нет уже ничего человеческого.
— Так вы… вы… — Талиан пытался произнести это вслух, но слова застревали в горле.
— О чём ты хотел со мной поговорить?
— В-вы т-так с-сердились… Не х-хотели, чтоб-бы я умер?
Талиан проклинал себя за дрожь в голосе и щенячий взгляд, за вспотевшие ладони и зачастившее сердце, но всё равно застыл, вцепившись в нэвия глазами. Боялся пропустить любое движение губ или глаз, которое выдало бы отношение к нему отца.
Он молчал, нэвий молчал тоже. Обоюдное молчание неприлично затянулось, стало неуютным и как будто колючим.