А за столом тана Кериана, напротив, было пусто. Опять. Его даже слуги, разносившие блюда и напитки, обходили по большой дуге.
— Сестра, — спросил Талиан, когда Маджайра, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на своё место, — почему к тану Кериану никто не подходит?
— Потому что он не тан.
— А кто тогда?
Маджайра смерила его взглядом, а потом сурово спросила:
— Сколько бокалов ты уже выпил?
— Какая тебе разница…
— Сколько!
— Я не считал, — бросил Талиан и отвернулся.
Нож задрожал в руке — с такой яростью он стискивал серебряную рукоять, — и его пришлось положить на тарелку. Талиан вытер салфеткой губы и бросил её сверху. Даже руки на груди скрестил, но Маджайра не подала виду, что заметила его недовольство.
— Кериан приёмный сын нашего дяди и, строго говоря, наследовать право владения Альсальдом не может. Но настаивает именно на этом, а не на регентстве при своих младших братьях, — сестра выпила сока и добавила: — Парень всю жизнь прожил в глуши и не понимает, где лежит предел у его амбиций.
Талиан вспомнил, что смутило его при первой встрече. Их непохожесть. Они были как солнце и луна: льняные кудри, отливающие золотом, против прямых волос цвета молока, морская синева глаз против хмурого серого неба.
— А кто решает, будет Кериан признан таном или нет?
Маджайра бросила на него насмешливый взгляд.
— Ты, братец. Ведь Адризель именно тебя наделил великой силой видеть невидимое.
— Знать бы ещё, что это значит?..
Голова тяжелела с каждой минутой, ворот мантии неприятно сдавливал шею. Хотелось свежего воздуха, но в зале царила духота.
Талиан сгорбился на стуле, никак не находя удобного положения, и с тоской уставился в зал, на танцующих девушек и юношей. Полуголые, в лёгких разноцветных шелках, со звенящими бубенчиками на руках и ногах, они должны были отвлечь от тяжких дум — и через какое-то время ему, и правда, стало легче.
Всё-таки это был его праздник. День его коронации. Другого такого в жизни уже не будет.
Но вот тоскливым, болезненным уколом в сердце, зазвучал авлос, музыканты ударили в барабаны, рассыпались переливчатым звоном бубны — и в центр залы вышел обнажённый юноша в одной набедренной повязке.
Его кожа, расписанная перламутровыми красками, сияла в тёплом огне свечей.
Его волосы, заплетённые в сотню мелких косичек, звенели монетами при каждом шаге.
А клинок, зажатый в руке, хищно блестел широкой полосой стали.
Талиан оживился, решив, что юноша будет рассекать на лету стрелы или брошенные платки, но тот положил саблю себе на голову плашмя и принялся завораживающе медленно покачивать бёдрами.
Его тело, подобно воде, принимало любую позу, словно внутри совсем не было костей. Юноша то сворачивался в тугой узел, словно змея, то выпархивал вперёд журавлём. Его движения, тягучие и плавные, убыстрялись в такт музыке, которая из тоскливой и напевной постепенно преображалась в походный марш.
Строевой бой барабанов стал всё чаще перемежаться коротким вступлением авлосов и женского голоса. Певицу было не разглядеть, но каждый раз, когда она протяжно тянула «отравилось небо дымом пожарищ, погибли посевы под слоями пепла», по щекам и спине проносился озноб.
Талиан невольно привстал и вытянул шею, засмотревшись на то, как замелькала в руках сталь, на расстоянии волоса пролетая от тела. Юноша вертелся и падал, перекатывался и прыгал, каждым движением рассказывая о великой битве за Когрин, когда столкнулись на поле боя друг с другом предки Светлых и Тёмных танов. Столкнулись — и погибли бы, если бы из-за моря не приплыли корабли под знамёнами Морнгейла, числом тьма.
Его великий предок вмешался и остановил битву. Осталась жива Зифа — предводительница армии севера, как и Сергина — дочь умирающего владыки с востока. Обеих Морнгейл взял себе в жёны, объединил враждующие земли и положил начало Морнийской империи.
И сейчас, прямо у Талиана на глазах, с помощью музыки и танца оживали события тех дней.
Поголовная гибель мужчин, которая привела к тому, что оружие и знамёна вынуждены были поднять их дети и жёны. Мёртвая земля с вытоптанными посевами, пепелища домов, усыпанное ранеными и погибшими поле боя. Нищета и голод. Решающая битва, призванная положить конец всему. И вдруг новая напасть — чужеземцы, приплывшие с юга.
Каждая мышца, отзываясь на музыку, напряжённо звенела в теле. Хоть сейчас берись за оружие, вставай в строй — и руби врага.
Замерев, Талиан ждал, когда угрожающе протрубят рога, а мелодия захлебнётся безысходностью и отчаяньем, умрёт и медленно стихнет. И в этой тишине, нарушаемой только стуком сердец и шумом дыхания, родится звенящая радость надежды нового дня — новой эпохи под малиново-золотыми знамёнами Морнгейла.