— Кто тебя так вырядил? И, главное, зачем?
Фариан откинул за спину золотистые волосы, спускающиеся крупными кудрями до самых бёдер, и у него в руке блеснуло серебро столового ножа.
Лезвие было прижато к самому горлу.
— Мне надо сломать тебе парочку пальцев, чтобы разговорить? Или просто дождаться, когда ты зарежешь себя сам?
Раб что-то ответил, но слишком тихо и невнятно.
— Что ты там бормочешь?
Талиан подошёл ближе, коснулся пальцами подбородка и заставил раба посмотреть себе в глаза. Его ноздри широко раздувались от внутреннего напряжения, на лбу выступил пот.
Юноша плотно прижимал нож к своей шее. Как будто ему хватило бы силы духа им воспользоваться.
— Главный распорядитель ваших покоев. Он решил… или вы ему приказали… но…
— Что я, по-твоему, ему приказал?
— Но… но разве не вы велели вырядить меня для… для постельных забав! А я… — запинаясь, Фариан выталкивал из себя слово за словом, — я лучше умру, чем… чем… никогда я…
«Фу! Адризель, вот же… Фу! Что за мерзость?!» — Талиан внутренне скривился, но постарался не выдать своего отношения. Смотреть на женоподобного раба в почти прозрачном воздушном газе было противно, но думать о том, чтобы разделить с ним постель — противней в десять раз.
— Если ты настроен решительно, мешать тебе я не буду. Достойную смерть заслуживает каждый. — Талиан отпустил подбородок раба и уселся на край кровати, словно находился в зрительном зале на премьере новой драмы.
Рука с ножом задрожала. Фариан зажмурился и перестал дышать, но попытка вышла слабой. Лезвие не оставило на коже ни следа.
Устав на это глядеть, Талиан стащил с кровати покрывало и бросил им в раба.
— Прикройся.
Теперь ему стало понятно, почему в огромной библиотеке тана Тувалора не было ни единого упоминания о ялегарах, кроме гневных порицаний самого их существования.
— Скажи, Фариан, я настолько тебе не нравлюсь? Вас же, наверное, только этому и учат? Тому, как ублажать мужчин…
— Рабов-то? О да! Быть игру…
— Ялегаров, — оборвал его Талиан на полуслове. — Вас — это ялегаров.
После этого последовало продолжительное молчание. Фариан стоял, придерживая руками покрывало, и зло катал по скулам желваки. Его глаза при этом яростно сверкали, а губы сжались в тонкую линию.
Возможно ли, что Талиан задел своими словами чужую гордость?
— Ялегары с незапамятных времён служили богине-матери Рагелии как врачеватели и помощники роженицам, как писцы и переводчики, как хранители текстов, как музыканты и сказители, реже — как учителя. Только один ялегар вошёл в историю как любовник императора Берриона IV Великолепного. Один-единственный! Почему же все ровняют ялегаров именно на него?
— Не слышал, чтобы у Берриона IV Великолепного был любовник из числа ялегаров.
— А что вы вообще про них слышали, мой господин и император?
Надо было сказать ничего, но Талиан промолчал. Не хотелось признавать, что даже его обширные знания истории были ограниченными. Вместо этого, он решил сменить тему.
— Посмотри, что у меня на спине. Есть там свежие синяки, кровоподтёки, ссадины? Хочу понять, как сильно меня отделали, — произнёс он, стаскивая тунику через голову. Одну и следом вторую.
За спиной раздался потрясённый вздох.
Талиан взглянул через плечо на растерявшегося раба и непринуждённым тоном бросил:
— Так и думал, что отметин будет много.
Но, к его удивлению, Фариан отрицательно замотал головой и, подойдя ближе, коснулся кончиками пальцев спины.
— Мой император, откуда все эти шрамы? На вас же живого места нет, чтобы без белёсых рубцов…
— А, это. Ну так… — Талиан на некоторое время задумался, как объяснить, что шрамы остались от порки розгами. Хотел отшутиться, что его шкура ещё не так подпорчена, как у Зюджеса, но, вспомнив о друге, внезапно погрустнел. Никто в этом дворце, со всеми его рабами, слугами и придворными, не знал, кто такой Зюджес и что тот имеет сотню шрамов за дерзость и свой бедовый характер. — Это… ну… я был много раз наказан. Ты лучше синяки сосчитай. Сколько их там?
— Их нет.
— Как нет?
— Ни одного, — глухо отозвался Фариан.
Юноша качнулся вперёд, подходя ближе. Его пальцы заскользили вдоль шрамов, вызывая желание передёрнуть плечами и отстраниться. Кожа рубцов была слишком нежной и чувствительной, любое прикосновение к ним казалось острее. Но Талиан терпел, вглядываясь в меняющееся выражение лица, так похожее на собственное.