— Я это и без тебя знаю. Расскажи мне про его недостатки.
— Император Гардалар много пил и любил распускать руки. Сильнее всего доставалось тем, кто вынужден был по долгу службы находиться с ним рядом. Слухи и сплетни во дворце распространяются быстро. Поэтому за обедом обычным делом стало обсуждать, кого он этим утром взял силой или поколотил. Единственным человеком, с кем император старался держать себя в руках, был тан Анлетти, семнадцатый Тёмный тан и правитель Зенифы.
— А Маджайра?
— Мне жаль огорчать вас, но… — Фариан замолк.
— Но что?
— Боюсь, ей доставалось даже больше, чем слугам. Её высочество Маджайра напоминала императору о государственных делах и высказывала нелестные замечания о его особе, поэтому…
— Достаточно.
Забравшись с ногами на кровать, Талиан понуро опустил голову, ссутулился и невидяще уставился себе на руки. Верить услышанному не хотелось. Но в голове до сих пор звучали слова сестры:
«Тебе очень повезло вырасти в Уйгарде…»
«И ты такой же, как он! Пьяница!»
«Вино быстро развязывает мужчинам руки»
«Посмотрим, что ты запоёшь, когда напьёшься»
Талиан вцепился пальцами в волосы и с силой их потянул, пытаясь прогнать из головы её голос. Только бестолку. По душе расползалась липкая, тошнотворная мерзость, отзываясь глухой болью в сердце. Сестра ждёт, что он будет таким же, как и отец? Что слепо повторит его судьбу?
Да никогда!
Он стиснул челюсти и кулаки, напрягая каждую мышцу от копчика до шеи. Как будто это могло помочь, как будто рвущаяся наружу злость могла придать решимости и сил.
— Есть кое-что ещё, что я хотел бы рассказать.
Вскинув голову, Талиан выжидающе уставился Фариану в глаза.
— Император не был плохим человеком, но что-то сломило его, сделало слабым и лишило воли к жизни, — произнёс тот, отводя взгляд. — Мне не известна причина, но странности начались два года назад. Я… Покойный император, он… у меня есть предположение, что…
— Говори уже!
— Император любил смотреть на меня… — веки у раба при этих словах задрожали, а голос стал хриплым, — на меня в объятиях другого мужчины. Ему нравилась, если я клал голову мужчины себе на колени и гладил ему пальцами лицо. Он смотрел, как мы целовались. И… я… он, конечно, никогда не присоединялся. И не заставлял меня делать что-то более… откровенное. Но… в такие моменты он выглядел отчаявшимся. Таким задумчивым, грустным. Смотреть на него было больно. А потом он требовал кувшин вина и отпускал нас. И больше не желал никого видеть. — Фариан глубоко вдохнул и выпалил как на духу. — Я думаю, он полюбил мужчину! Но даже самому себе не смог в этом признаться! И топил свою страсть в вине…
— Фу! Что ты несёшь?!
— Вы хотели знать правду. Отчего же теперь кричите и злитесь?
Талиан заставил себя успокоиться, но разжать кулаки ему так и не удалось. Зато стало ясно, чему так хитро улыбался главный распорядитель покоев. Решил, наверное, что пагубное влечение к мужчинам досталось ему от отца.
— Хватит с меня на сегодня. Расскажи что-нибудь весёлое. Развей мою грусть.
И Фариан, подчиняясь его приказу, стал рассказывать обо всём на свете: забавные истории из жизни, дворцовые сплетни, загадки.
Раб всё говорил и говорил. Его высокий, сильный и мелодичный голос постепенно вгонял в дрёму, успокаивал, облегчал душевную муку. Талиан глядел в окно, провожая взглядом садящееся над морем солнце, и никак не мог отделаться от мыслей, что если бы отец был жив… если бы он мог встретиться с ним… поговорить…
Убил бы своими руками не раздумывая.
И именно это пугало по-настоящему.
Глава 9. План Тёмного тана
Год 764 со дня основания Морнийской империи,
4 день рагелиного онбира месяца Большого урожая.
Распахнув дверь спальни, Талиан нашёл глазами тонфийца и настороженно замер. С упитанного лица главного распорядителя сошли все краски, а под глазами залегли тёмные круги. Он беззвучно вздохнул и указал пальцем на пол, прямо Талиану под ноги.
У порога, свернувшись калачиком и подложив руку под голову, лежала девушка. Талиан присел, чтобы как следует её рассмотреть, осторожно убрал волнистые пряди каштановых волос с лица и убедился в худших подозрениях.
У него под дверью спала Эвелина.
— Что она тут делает? — спросил он совсем тихо.
Тонфиец страдальчески заломил руки — будто у соты Колбина учился — и горячо зашептал:
— Ваше императорская велишества велели никого не пускать к себе вщера. Я и не пускал, а она… Эх, наотрез отказалась уходить. Так и заночевала под дверью. Говорила, вы ранены. Требавала позвать враща.