— Прости… Твоё признание ошеломило меня. Я не знал, что думать и говорить.
— А теперь? Что ты думаешь теперь?
Эвелина перевернулась на спину и посмотрела на него так щемящее-пронзительно, будто от его ответа зависела её жизнь — всю душу вывернула этим взглядом. Она думала о нём столько времени, ночь проплакала, а он? А у него были дела поважнее… и думать ещё и о ней было некогда.
— Ты всё время плачешь. А если улыбаешься, то сквозь слёзы. Понимаю, мы всего несколько дней знакомы, но… — Талиан сцепил пальцы рук и виновато опустил голову. — Может, уже хватит себя наказывать? Если тебе так плохо от предательства, то пойди к Маджайре и изви…
— Да что ты понимаешь! — Эвелина села на кровати. — Она отравила нашу старую няню! Ту самую, ту единственную, которой доверяла! Думаешь, она обрадуется и по головке меня погладит, когда выяснит, что та ни в чём не была виновата? Что та её не предавала? Что это я… Я всё испортила… — девушка уже не кричала, она визжала, тонко-тонко, как поросёнок; визжала и плакала. — И ты! Разве ты меня не презираешь? Не считаешь гадкой?
— Нет. — Он поймал её за подбородок и повторил, удерживая на себе взгляд. — Нет.
— Нет?..
Талиан отрицательно качнул головой.
— Нет.
— Но...
Оглушительный удар в дверь заставил их обоих вздрогнуть.
— Кто там? — спросила Эвелина.
Вместо ответа в дверь ударили снова. Талиан обежал взглядом комнату. Кровать, столик с зеркалом, стул, полки с книгами — и вдруг просиял. В углу стоял тяжёлый, окованный полосками металла сундук.
Подскочив к нему, Талиан стал толкать эту громадину к двери.
— Я понимаю… Ты расстроена и всё такое… ммм… кх… Но у нас мало времени.
— Мало времени на что? Кто сюда ломится? Талиан!
— Сейчас! Се-е-ейчас! Пх…
Он с трудом придвинул сундук к двери и устало присел на крышку.
— Послушай, эта дверь долго не продержится. Так что говорить буду коротко и по существу.
Эвелина смотрела на него во все глаза, ожидая продолжения, а Талиан… Он понятия не имел, что ей нужно сказать. Как успокоить её и ободрить, как убедить помочь ему. Все эти слёзы… они случились жутко не вовремя. Поэтому и понёс первое, что пришло на ум такое… перекликающееся с её ситуацией.
— У нас с Зюджесом всё было иначе. Он… нет никого более обаятельного, понимаешь… у него такая улыбка! Видишь её — и сразу хочется улыбнуться в ответ. Сам он… мм… мелкий, на полголовы меня ниже, тощий и вертлявый. Ну ни о чём, никаких мышц нет. Но все девчонки почему-то по нему сохнут. — Эвелина внимательно его слушала, но говорить с каждым словом становилось всё сложнее. Талиан сам себя не понимал. Обычные вещи же рассказывал? — И однажды в него влюбилась дочка нашего библиотекаря. Она сначала мне понравилась, мы вместе книжки обсуждали, я её писать учил, а потом… Когда ко мне стал заглядывать Зюджес, она… и… В общем, так вышло, что я стал между ними посредником. Ну и когда понял, что всё у них серьёзно, я разозлился, приревновал, что уж тут, и соврал другу о назначенной встрече. Он её всю ночь прождал в одном месте, а она его в другом. А потом… понимаешь… она расстроилась и из дома сбежала. Влюбилась в него, а когда он не пришёл, решила, что он просто над ней посмеялся. И… где-то по дороге на неё напали, изнасиловали и убили, а труп бросили там же. И за несколько дней лесные звери отгрызли ей пальцы и половину лица. Зюджес когда об этом узнал…
В дверь колотили всё громче, но Талиан этого словно не слышал. Воспоминания выросли перед глазами, как если бы всё это происходило только вчера, и полностью его поглотили.
— Когда я об этом узнал, я места себе найти не мог… Было не просто стыдно… Я себя ненавидел… Я потому и спросил тебя — зачем ты себя наказываешь? Потому что я себя наказывал. Брал плётку в руки и давай по спине хлестать, пока дышать не перестану от боли. И всё казалось мало… Они ведь могли жить счастливой жизнью. Да, мне было бы плохо, но…
— И ты ему признался?
— Он сам всё понял. Подошёл, обнял меня за шею и прошептал на ухо: «Долго ты ещё себя наказывать будешь? Этим ты её не вернёшь». Я проревел всю ночь потом, но кое-что для себя вынес. — Талиан оторвал взгляд от своих рук и посмотрел на Эвелину. — Можно бесконечно глядеть назад, ругать себя, плакать, но жизнь не изменится, пока ты не наберёшься отваги или отчаянья — чего окажется больше — и не посмотришь вперёд.