– Черт побери, Лу Форд! Иногда я думаю... Да ты еще не готов! Ты всегда обвиняешь меня в том, что я медлительная, а сам! Сегодня день нашей свадьбы, а ты даже... – Она внезапно замолчала и плотно сжала губы. Ее грудь учащенно вздымалась и опускалась. Кухонные часы громко тикали целых десять минут, прежде чем она заговорила снова: – Прости, дорогой. Я не хотела...
– Эми, больше ничего не говори, – сказал я. – Просто ни одного слова.
Она улыбнулась и, раскрыв объятия, подошла ко мне.
– Не буду, дорогой. Больше не скажу ничего подобного. Зато мне хочется рассказать тебе, как сильно...
– Конечно, – согласился я. – Тебе хочется излить мне свою душу.
И я изо всей силы ударил ее в живот.
Мой кулак утонул в плоти почти до запястья и стукнулся о позвоночник. Я отпрянул в сторону, и она, переломившись, повисла на моей руке.
Ее шляпа слетела, голова ударилась о пол. А потом она обмякла, повалилась вперед, как в кувырке, подминая под себя голову, и упала на спину. Так она лежала с выпученными глазами и мотала головой из стороны в сторону.
Она была одета в белую блузку и светло-кремовый костюм – новый, потому что раньше я его не видел. Я взялся за полы блузки и рывком распахнул ее до талии. Затем я задрал юбку ей на голову. Она задергалась и попыталась высвободиться, издавая при этом забавные звуки, как будто пыталась засмеяться.
А потом я увидел, что под ней растекается лужа.
Я сел за стол и стал читать газету. Я очень старался не отрывать взгляда от статьи. Однако освещение было слабым, во всяком случае, для чтения, а Эми все время шевелилась. Кажется, она просто была неспособна лежать спокойно.
Я почувствовал, что что-то коснулось моего ботинка, и посмотрел вниз. То была ее рука. Она скользила взад-вперед по мыску моего ботинка, потом она поднялась к щиколотке. Почему-то мне было страшно убрать ногу. Ее пальцы добрались до верха и вцепились в край. Пересилив себя, я встал и попытался отдернуть ногу, но пальцы не отпускали.
Я протащил ее за собой два-три фута, прежде чем освободился.
Ее ладонь продолжала шевелиться, скользить взад-вперед по полу. Наконец она наткнулась на свою сумочку и сжала ее. Я усмехнулся, думая о том, что это так похоже на нее, знаете ли, вцепляться в сумочку. Она всегда была такой прижимистой, и... и, думаю, она такой и должна была быть.
Стентоны считались лучшей семьей в городе. Однако ее родители болели уже много лет и редко выбирались из дома. Она была вынуждена экономить – это и дураку понятно, – потому что иного выбора не было, как и у всех нас. Думаю, ей не очень нравилось, когда я дразнил ее непробиваемой и изображал удивление, когда она злилась.
Думаю, те лекарства, что она покупала мне, когда я болел, были не худшего качества. Они были того качества, которое требовалось, чтобы свести концы с концами. Думаю...
Черт, почему он не идет? Она уже полчаса почти не дышит, и наверняка ей страшно тяжело. Я знал, как ей трудно, и тоже задержал дыхание на секунду, так как мы всегда все делали вместе, и...
Он пришел.
Я запер переднюю наружную дверь, поэтому он вынужден был постучать. Я услышал его стук.
Я дважды сильно пнул ее ногой в голову, и она аж подскочила. Юбка соскользнула с ее лица, и я понял, что с ней проблем не будет. Она умерла в день своей... После этого я открыл дверь и впустил его.
Я сунул ему в руку рулончик двадцаток и сказал:
– Положи в карман. Остальное в кухне. – И пошел в кухню.
Я знал, что он положит деньги в карман, – вы бы тоже это знали, если бы помнили, какими были в детстве. Представьте: вы подходите к мальчику и говорите: «Вот, держи». Он тоже вытаскивает какую-нибудь дрянь. И вы знаете, что он держит либо собачью какашку, либо колючку, либо дохлую мышь. Но если вы действуете стремительно, он делает то, что вы ему говорите.
Я действовал стремительно. И так же стремительно пошел на кухню. Он следовал за мной по пятам, потому что боялся выпустить меня из виду.
В кухне было почти темно, как я уже говорил. Я своим телом загораживал ее от него. Он шел позади меня, следя за каждым моим движением и не глядя по сторонам. Когда мы вошли в кухню, я быстро отскочил в сторону.
Он едва не наступил ей на живот. Думаю, он все же на секунду коснулся его своей ступней.
Он отдернул ногу и ошарашенно уставился на нее. Казалось, она превратилась в магнит, а его глаза – в железные бляшки: они все выпучивались и выпучивались. Он пытался отвести взгляд, но глаза не слушались и лишь перекатывались в глазницах. Наконец он справился с ними.
Он посмотрел на меня, зашлепал губами и произнес:
– И-и-и-и!
Звук получился чертовски забавным, как у испорченной сирены, которая никак не может завыть.
– И-и-и-и! – сказал он. – И-и-и-и!
Звучало очень забавно, да и сам он выглядел страшно забавным.
Вы когда-нибудь видели плохих джазовых певцов в захудалом ресторанчике? Видели, что они делают со своим телом, чтобы компенсировать отсутствие голоса? Они откидываются назад, голову вытягивают вперед, а локти прижимают к ребрам и начинают делать идиотские пассы руками, качаться и крутить бедрами.
Именно так он и выглядел и при этом продолжал издавать этот забавный звук. Его губы дрожали и кривились, а выпученные глаза вращались в глазницах.
Я хохотал до упаду. Я просто ничего не мог с собой поделать – так забавно было смотреть на него. Тут я вспомнил, что он совершил, и перестал смеяться. Я разозлился – я буквально потерял голову от горя.
– Ах ты, сукин сын! – закричал я. – Я собирался жениться на этой бедняжке. Мы хотели сбежать, а она застала тебя в доме, и ты пытался...
Я замолчал, потому что он ничего этого не делал. Но мог бы. С той же легкостью. Сукин сын мог бы, а он был таким, как все. Он был слишком мягкотелым, чтобы совершить нечто подобное. Он предпочитал оставаться в стороне и демонстрировать свою власть. Он помахивал кнутом, кружил вокруг меня, не давая мне убежать, и приговаривал: «Как, приятель, разве ты ничего не сделал?» Они все гоняли меня кнутом и приговаривали. Они – он и совершил это. А я не собираюсь брать на себя чужую вину. Я умею быть таким же чистоплюем, как они.
Я умею...
Его притворное удивление, это «И-и-и-и», его дергающееся тело, мелькающие руки и выпученные глаза вызвали у меня бешеную... злость. Кто дал ему право так вести себя? Так вести себя должен бы я, но, увы, не могу. Право так вести себя принадлежит им – ему, а я должен молчать и делать всю грязную работу.
Я был в бешенстве.
Я выхватил из-под газеты нож для мяса и пошел на него.
И споткнулся о нее.
Я повалился вперед и наверняка сбил бы его, если бы он вовремя не увернулся. Нож выпал из моей руки.
В течение минуты я не мог даже пальцем пошевелить. Я распластался на полу, беспомощный и безоружный. Хотя я мог бы сдвинуться немного, обнять ее, и мы были бы вместе, как всегда.
Вы думаете, он это сделал? Поднял нож и кинулся на меня? Ну что бы ему стоило, это же такая малость! Но нет, черт побери, нет, господи, нет, боже ты мой...
Нет.
Он поступил так, как все, – сбежал.
Я схватил нож и бросился вслед за ним.
К тому моменту, когда я добрался до входной двери, он уже был на улице – мерзавец имел хорошую фору. К тому моменту, когда я добрался до улицы, он уже был в полуквартале от меня и во всю прыть несся к центру. Я бросился за ним.
Из-за ботинок я не мог бежать быстро. Я встречал множество людей, которые за всю жизнь не прошли и пятидесяти миль. Однако он тоже бежал не очень быстро. Он дергал головой, его волосы развевались на ветру. А локти он все еще прижимал к ребрам и при этом продолжал размахивать руками и вопить – теперь уже громче, как когда старая сирена разогреется:
– И-и-и-и! И-и-и-и! И-и-и-и-и!..
Он размахивал руками и мотал головой, как глава какой-нибудь изуверской секты во время религиозного бдения в лесу. «И-и-и-и!», и призовем Господа, и все вы, несчастные грешники, придите к Господу, как к нему пришел я.