Проходили дни. Сведения о полном уничтожении живой природы, что я прочел еще до вылета, оказались правдой. Мне ни разу не попались следы зверей, больших хотя бы настолько, чтобы их можно было съесть, и я не слышал звуков жизни, за исключением разносящегося по горам эха выстрелов. Весь мой рацион составляли насекомые, дождевая вода, которая собиралась в громадных листьях, да корешки, обладающие болеутоляющим (а также галлюциногенным) эффектом. Последнее хотя бы позволило мне временами забывать о боли, пульсирующей в ноге. Но измененное сознание не мешало понимать, что скоро я буду мертв. И когда в конце долгого перехода я снова узрел озеро Альберт (ведь компаса у меня не было, а те, кто думает, что новичку легко сориентироваться в дикой местности по одним только звездам и солнцу, явно никогда не пробовали этого сами), то просто сел на пригорок и рыдал от тоски, пока от голода и усталости не потерял наконец сознание.
То, что меня привел в чувство и затем унес на себе человек, говорящий по-английски, удивляло куда меньше, чем то, что я вообще остался жив.
— Ты полный дурак, — со смехом сказал высокий, сильный мужчина в солдатской одежде, перебросивший меня через плечо. — Ты что, приехал посмотреть на горилл, а затем обнаружил, что они все мертвы?
— Дурак? — повторил я. Повернув голову, мотающуюся вверх-вниз, я увидел еще нескольких идущих рядом солдат; их камуфляжная форма выгорела на солнце, но винтовки блестели. — Почему ты зовешь меня дураком?
— Всякий чужак в Африке — дурак, — ответил мужчина. — Тут людям не место, разве что ты родился здесь. Как твоя нога?
На самом деле моя нога пульсировала от боли при каждом его шаге, но я спросил лишь:
— Как вы узнали?…
— Мы видели, как ты прыгнул из самолета. И приземлился. И застрелил наших врагов! Мы думали, что джунгли заберут тебя. А потом ты начал причитать, как женщина. Это могло привлечь наших врагов. Так что мы решили, что лучше спасти дурака, чем самим стать большими дураками и позволить убить себя из-за него.
— Звучит логично, — согласился я. — Ты хорошо говоришь по-английски.
— Когда я был ребенком, тут была школа, где ему обучали, — ответил он. — За горами.
— А… — Желая знать, сколько мне еще так висеть, я поинтересовался: — А куда мы, кстати говоря, идем?
— Мы доставим тебя к нашему вождю, Дугумбе. Он решит, что с тобой делать.
Я еще раз бросил взгляд на воинов. Выглядели они довольно свирепо.
— А не свойственно ли ему, случаем, сострадание?
— Сострадание? — снова засмеялся этот человек. — Понятия не имею. Но он справедлив, даже к дуракам. — Не останавливаясь, он перебросил меня на другое плечо и прибавил: — Это, должно быть, что-то очень ужасное.
— Что — это? — спросил я, вздрогнув от боли.
— То, что загнало тебя сюда, — просто ответил он. — Ты должен быть загнан. Это понятно. Ни один дурак не выбрал бы это место сам.
Глава 45
Вскоре я знал, что этого человека звали Мутеса. В последующие месяцы он и его семья стали моими спасителями, приняв меня к себе на правах не то подопечного, не то домашнего любимца. Именно они вызвались мне помочь, когда вождь их, уже упоминавшийся выше Дугумбе, заявил, что я не могу остаться в передвижном вооруженном лагере его племени, не имея попечителя.
Дугумбе воображал себя просвещенным деспотом. Наряд его представлял собой продуманное сочетание деталей традиционного костюма и современных стандартов военной формы. Вождь любил также пересыпать свою речь обвинениями и угрозами в адрес Запада. Основой же его собственных жизненных установок был, по его словам, главный завет одного из его предков: "Хорошими бывают только слабые люди, но они хорошие лишь потому, что недостаточно сильны, чтобы быть плохими". За всей этой хвастливой мишурой обнаруживалась, однако же, удивительная ясность мысли, и даже эрудиция, и в скором времени его отношение ко мне смягчилось. Из-за того, что оба мы осуждали технологически развитый мир за пределами Африки, мы с Дугумбе на самом деле вскоре стали добрыми приятелями. Но моя изначальная признательность и добрые чувства к Мутесе, его жене и семерым детям оставались неизменно сильны.
Дугумбе с самого начала ясно дал понять, что семья, что согласится приютить и кормить меня, — еще не все, и что я буду обязан занять место в рядах его впечатляющего войска. Это были пять сотен дисциплинированных, закаленных в боях и, надо сказать, абсолютно беспощадных мужчин. Я, разумеется, не собирался делиться с ними уникальной техникой из своего рюкзака. Мне также повезло в том, что Мутеса и его отряд были достаточно далеко от места моего падения и потому решили, что я просто застрелил их врагов из обычного оружия. К тому же меня совсем не прельщало участие в племенной войне с американской или европейской винтовкой в одной руке и грубым самодельным мачете — в другой, и я спросил Дугумбе, есть ли у его племени какой-нибудь военный врач. Тот ответил, что у его племени, конечно же, есть шаман; но, надо признать, что когда дело доходит до боевых ран, западная медицина порой справляется с ними куда лучше. Так я стал полевым хирургом, опираясь на полученные в медицинской школе навыки, а также (и даже в большей степени) основные правила гигиены и стерилизации.