Ничего не вышло и с моим парализатором. Я знал, что солдаты, присутствовавшие при церемонии, доложат о нем Дугумбе (хотя шаман, не желающий признать, что чьи-то возможности превосходят его собственные, вряд ли бы пошел к вождю). Поэтому ночью я тайно прокрался за пределы лагеря и зарыл аккумуляторы излучателя. Когда Дугумбе потребовал показать ему эту вещь, я преподнес ему ее как дар, и, когда парализатор не произвел никакого эффекта, он отбросил его прочь, заявив, что солдаты глупы, а Ама потеряла сознание просто от боли. Это поставило меня в затруднительное положение, так как у меня осталось лишь оружие, которое убивает. Поэтому я стал вести себя крайне осмотрительно, избегал споров (что означало избегать шамана), и сосредоточился на моих врачебных обязанностях.
Но разочарование сделало жизнь здесь еще труднее, и вскоре я уже задавался вопросом, действительно ли, попав в Африку, я смог избегнуть зла "века информации". Чем была "мудрость предков" народа Дугумбе, как не «информацией»? Неписаная, верно, но не менее могущественная — и поддающаяся манипуляции. Чем занимался Мутеса в своей палатке? Он пытался уверить себя в том, что было абсолютной ложью, и в душе он чувствовал, что это ложь. Но чтобы сохранить свое место и лояльность племени, он должен был принять эту ложь. Разве не мог он аккуратно вывести слова Mundus vult decipi над входом в свою палатку? То зло, которого я бежал, садясь в самолет французских летчиков под Неаполем, — не было ли оно изначально присуще человеческому роду, независимо от времени и технологического уровня являющимся всюду, где бы ни утвердился человек?
И не был ли прав Малкольм, говоря, что мы не сможем ничего изменить, пока не научимся преобразовывать прошлое?
Такие мысли кипели в моей голове не только днем, но даже и во сне. Однажды ночью в эти сны ворвался знакомый звук — глубокий гул корабля Малкольма, который использовали для того, чтобы устрашать врагов или выводить из строя их аппаратуру. Просыпаясь, я решил, что эту ассоциацию породило мое подсознание. Так я думал, но затем Мутеса растолкал меня и передал слухи о странном летательном аппарате, что направляется в сторону лагеря с северо-востока, и я понял, что звук был настоящим.
— Говорят, что они ищут тебя, Гидеон, — торопливо сообщил он мне, — и что если на них нападут, то они воспользуются солнечной силой и уничтожат целые поля, леса, даже деревни.
Я сел на своей постели, пытаясь осмыслить происходящее. Ясно, что корабль прилетел, и ясно, что прилетел он за мной: он приближался, повторяя путь, которым шел сюда я сам. Мои передвижения по Европе и затем по Африке моим друзьям было, конечно же, нетрудно отследить. И с учетом тех чувств, что я с недавнего времени начал испытывать как к лагерю, так и ко всему "аналоговому архипелагу", вначале появление корабля казалось мне чем-то добрым и желанным. Но стоило моей голове проясниться, как пришли мысли, повергшие меня в глубокий ужас.
Зачем они явились? Мой разрыв с Малкольмом был полным и окончательным, и я слишком хорошо его знал, чтобы надеяться, будто он примирится с человеком, высказавшим такие серьезные сомнения в его труде. Поэтому не примут меня и остальные, несмотря на все теплые чувства, что мы питали друг к другу. Даже Лариса не желала, чтобы я оставался с ними, если не верю в то, что они делают. Тогда отчего? У меня нет особых технических знаний, в которых бы они нуждались, и успешно проведенная операция по Вашингтону подтверждала это. Так чего же они хотят?
Все возможные объяснения вели к единственному выводу. Малкольм был искренен, говоря, что не хочет отпускать меня в вольное плавание, раз уж я в курсе его секретов, и мысль об этой уязвимости так истерзала его изменчивый разум, что он принял решение положить конец хотя бы одному из своих страхов. Навсегда.
Следующие два дня — наверно, следует сказать "два последних дня" — громоподобный гул все длился, пробуждая в горах эхо, а в деревнях на горных склонах — множащиеся толки. Все это время я пытался найти другое — любое другое — объяснение ситуации, но так и не нашел. Я не знаю, зачем Ларисе или другим нужна моя смерть, разве что Малкольм был так убедителен, что смог их уговорить. Возможно, он даже сфабриковал доказательства того, что я их предал. Каким бы ни был ответ, я, похоже, никогда этого не узнаю.