Мотор ровно гудел, шоссе лежало до горизонта пустынной серой лентой, перелески сменились полями и пустошами. Иногда на обочинах возникали тетеньки в платочках, перед ними стояли ведра с чем-то ранним, но вполне съедобным. В российских богинях плодородия не было ни величия греческой Деметры, ни продвинутости индийской Кибелы. Зато на их сонных лицах проступало великое терпение — такое же безграничное и бездумное, как у матушки-природы. Даню раздражала и эта непременная часть пейзажа — терпеливые бабы с ведрами. Он злобно сопел и упорно думал о нехорошем.
Погружаясь в омут мизантропии, Данила все же не забыл заехать в магазин и приобрести универсальную отмычку для любого российского хранилища профессиональной информации — две поллитры. Потом подъехали к местному моргу, тому самому, где проводилось вскрытие. Низенькое зданьице было похоже на младшего отпрыска небогатых родителей — одет бедно, но чистенько и без дыр, пострижен аккуратно, но некрасиво, ботинки заношенные, но шнурки новехоньки. Даня разбудил Иосифа и направился вместе с ним на поиски какой-нибудь "ответственной персоны", так и не дав бедолаге опомниться от сновидений, навеянных отнюдь не грядущим посещением прозекторской. Им здорово повезло: сыщики-энтузиасты лицом к лицу столкнулись в коридоре с врачом, который самолично делал вскрытие Варвары Николаевны Изотовой, и, как вскоре выяснилось, еще помнил об этом деле, в смысле, теле.
Выглядел дядя патологоанатом вполне симпатично: невысокий добродушный мужчина с круглыми карими глазами, холеной бородой и обширной "профессорской" лысиной. Стать у него была, как у французского бульдога — широкая грудь и плечи, тонкие ноги и выражение угрюмой доброжелательности на морде, то есть на лице. "Бульдог" сразу спросил у Иосифа и Данилы, какого черта они тут бегают как ненормальные? Если сюда кого-то привезли — из сего богоугодного заведения еще ни один клиент по собственному почину не удрал. И следовательно, бегать за ним галопом по приюту скорби никакой нужды нет. Несмотря на строгий тон произнесенной витиеватой фразы, в ней звучали сочувственные нотки, хотя двое здоровенных детин едва не уронили дяденьку на пол, не вписавшись на бегу в поворот коридора. Вообще-то, среди всего многообразия врачей выделяются два ярких типа: один помнит если не каждую букву, то большую часть заветов служебной инструкции; другой отродясь подобных благоглупостей не читал, зато в принципе имеет представление, о чем шла речь в клятве Гиппократа. Смутившимся любителям частного сыска повезло даже дважды: этот добродушный дядька явно принадлежал ко второй категории.
Он внимательно выслушал сбивчивые требования Дани выдать ему, как родственнику, то есть родному племяннику покойной, один документ, ввиду необходимости выяснения и для общего ознакомления, поскольку возникла необходимость установления… Когда Данька окончательно запутался в придаточных предложениях, прозектор поднял на него печальные, словно у умной псины, глаза. В них, как и во взоре деревенских Кибел, отражалась бесконечно терпеливая душа. Наверное, бедолаге приходилось выслушивать такую бестолковщину по несколько раз на дню, и он мог без видимого раздражения вытерпеть любые безумства безутешных родственников. Впрочем, обескураженный вид "племянника покойной" вызвал у "бульдога"-эксперта искреннюю человеческую жалость, оттого он и решил помочь обалдуям, безнадежно повесившим буйны головы.
Звали прозектора Василием Ивановичем Вепреуховым, о чем он и сообщил Даниле с Осей. Потом поманил обоих неудавшихся Мегрэ пальцем и пошел вальяжной походкой в конец коридора — туда, где находилось отделение морга. Поведение доктора было таким непринужденным и элегантным, точно все трое находились в уютном частном клубе среди дубовых панелей и мягких кресел, а не в жутковатом помещении со стенами в рыжих и зеленых потеках, насквозь пропитанном тошнотворно-сладковатым запахом. Изумленные встречей с персонажем, больше подходящим к английскому загородному парку, чем к районному моргу, Данила с Осей двинулись за сэром Вепреуховым.
В прозекторской, несмотря на привычную летнюю духоту в коридорах, ощущался промозглый холод и нестерпимый аромат формалина. На металлическом столе прямо посреди комнаты, лежало роскошное тело блондинки с восковой, бледной до желтизны кожей и черной круглой ранкой под левой грудью. На ее лице лежала печать абсолютного покоя с оттенком отстраненного, почти любезного внимания. Живому человеку такое бесстрастие кажется нереальным и загадочным. Возникало ощущение, что светловолосая девица, подготовленная к вскрытию, достигла своей долгожданной цели и теперь безо всякого интереса слушает, как оставленный навеки мир зовет ее с покинутых берегов.