Возвращались, стараясь держать скорость не выше семидесяти, дабы не привлекать внимание госавтоинспекции. После посещения морга оба почувствовали такую усталость, что тащиться в Москву и забивать Алексисом сваи не стали. Решили вернуться в Мачихино и провести остаток дня в чудном бездействии. День был такой горячий, зеленый и тихий, что "фазенда" казалась райским уголком. Но Даниле все равно было неуютно и тягостно, он бы даже предпочел из последних сил доехать до города и побеседовать с пакостником-дровосеком, а потом вернуться на дачу отупевшим от усталости, на грани отключки, но довольным. Даня согласился пустить за руль Оську, хоть и не любил его манеру вождения. Иосиф вдруг хмуро заметил:
— Под характеристику веселого могильщика Вепреухова больше всего подходит твоя мать. Что нам теперь, выяснять, нет ли у Симочки мотива? Странный он какой-то… трупорез-симпатяга.
— Почему, — произнес Даня, рассеянно глядя в окно, — почему Гоша все спутал, когда заключение пересказывал? Поменял место перелома, про синяк на правом бедре и микрочастицы в ране не упомянул… У него же отменная память! Может, он протокол этот и не читал совсем, ему просто пересказали?
— Не хватает только, чтоб ты собственных предков подозревал! — возмутился Ося, — Слушай, Павлик Морозов, может, ты и меня в пособничестве врагу обвинишь? А?
— Ладно, не вскипай, — успокоил его непочтительный отпрыск благородных родителей, — У тебя уже пар из ушей идет. Видела бы Дашка твою красную рожу — разорвала бы помолвку и другого полюбила. Гляди, вот останешься в девках!
— Не останусь, — буркнул Ося, утихая, — Дашка любит яркие цвета.
Потом Данила всю дорогу курил и мрачно разглядывал тех же бабушек с ведрами. И вдруг поймал на себе ироничный взгляд.
— Ты уже добрых полчаса что-то под нос бормочешь и бормочешь, — сообщил Иосиф и покачал головой, — Смотри, начнешь сам с собой разговаривать, потом полемизировать, потом письма себе писать, а там до раздвоения личности — два шага.
— Ага! — усмехнулся Данила, оживляясь, — Или до всемирной славы. Создам "Письма из нутра" и в хрестоматию мировой литературы войду. Ты еще обо мне мемуары валять будешь. Были, дескать, друганами, случай нас объединил. О! Стихи! — и он с радостным изумлением посмотрел на "другана".
— Да, похоже на великую поэзию! — без промедления согласился Ося, радуясь, что Данька понемногу приходит в хорошее расположение духа, — Только зачем же мне в мутный поток вливаться, мемуаристам нынешним подражать? Они ведь только и знают, что вспоминать былые сексуальные связи. Этак и про нашу чисто мужскую дружбу подумают, что у нас с тобой было!
— Жуть! — пробормотал Даня, посмотрев на приятеля, — С небритыми ногами, невыщипанными бровями и нестрижеными кудрями ты совсем не в моем вкусе! Возвращайся лучше к своей Зинке… пупсик!
Несмотря на опасность подобных шуток за рулем, Иосиф сперва дал приятелю увесистый подзатыльник, а потом сделал попытку чувствительно дернуть за ухо. Данька взвыл:
— Все, сдаюсь! Я согласен, согласен! Будем оформлять наши отношения официально, ненаглядный?
— Нет уж, родимый, лучше мы попозже оформим отношения литературного гения с его биографом, и с процентными отчислениями от каждого тиража! Я буду лепить предисловия-славословия, а ты — нетленку ваять.
— Вот и ладненько! — согласился Даня, — Только без порнографического компонента никакая нетленка продаваться не будет. Придется мне в свои опусы эротику включить, раз уж ты отказываешься "про это самое" писать. Как раз в жанре художественной переписки — можно будет пооткровенничать, раздеться. Ну, чтобы у публики создалось впечатление, что она, интеллигентно выражаясь, перлюстрирует чужую корреспонденцию.
— Замечательно! Получатся "Письма дрянного мальчонки". Будешь их кусками в "СПИД-инфо" публиковать.
— Зачем? Я их сразу целиком издам. Расскажу человечеству все как есть о половом созревании, назревании и перезревании. А заодно и о разложении, пусть народ знает, к чему я призываю своего читателя.
— Разлагаться, разлагаться и еще разок разлагаться? — предположил Ося.