ПРОСПЕР ЛЕПИК
Адвокат парижского суда
Посетителю открыл молодой человек, проводил его через темный вестибюль и впустил в комнату, где стояли три кресла да широкий стол, на котором громоздились папки, до отказа набитые бумагами. Вдоль стены тянулись внушительные картотеки с ящиками от А до Я. В книжном шкафу выстроились толстые тома в добротных переплетах: то были сборники Сире и Даллоза[3], отчеты о нашумевших преступлениях, антологии знаменитых судебных разбирательств и множество трудов по криминалистике.
— Прошу вас минутку обождать, — обратился к посетителю молодой человек, указывая ему на кресло. — Я секретарь господина Лепика. Сейчас доложу ему о вашем приходе.
Он негромко постучался в дверь с эмалированной табличкой, на которой красовалась несколько неожиданная надпись: «Private»[4].
Комната, в которую он вошел, была ничуть не похожа на первую.
Всю ее обстановку представляли две незастеленные кровати. Больше никакой мебели не было, не считая двух табуреток, заваленных одеждой, сундука, исполнявшего обязанности платяного шкафа, да двух ящиков, которые заменяли ночные столики и были заставлены всякой всячиной: тут и сигареты, и баночки с клеем, и пустой стакан, и коробка с сигарами, и адвокатская шапочка, и бумажный веер, и фотоаппарат. Отсыревшие обои клочьями свисали со стен. Возле сломанного патефона валялись ботинки и домашние шлепанцы. На столике в углу стояла газовая плитка из тех, что выдаются напрокат. Горелка была зажжена. В кастрюльке бурлила вода. Рядом громоздилась грязная посуда.
На кровати развалился адвокат парижского суда г-н Лепик.
— Это священник, — шепнул секретарь.
— Ах дьявольщина! Уже?
Лепик сорвался с места, бросил взгляд на будильник, потом поднес его к уху.
— Ну конечно, стоит!.. Жюгонд, дружище, скажите ему, чтоб подождал. Я… я совещаюсь с двумя коллегами.
Жюгонд вернулся в первую комнату.
— Господин Лепик просил передать вам его извинения, господин аббат. Сейчас он вместе с двумя коллегами, которые пришли к нему за советом, заканчивает изучение досье, касающегося крайне деликатного дела, которое должно слушаться со дня на день. Он примет вас через четверть часа. Господин Лепик весьма сожалеет. К нему внезапно обратились с просьбой…
— Ничего страшного, — любезно возразил священнослужитель, — я подожду.
Он вынул из кармана требник. Жюгонд сел за стол, придвинул себе одну из папок. Эта папка, как, впрочем, и все остальные, была битком набита чистой бумагой.
Молодой человек подошел к книжному шкафу, достал из него объемистый кодекс наследственного права, с притворным усердием полистал его, затем как будто собрался с мыслями и наконец, выпятив нижнюю губу и покачивая головой, с хитрым видом человека, придумавшего, как разбить несостоятельный довод противника, макнул перо в чернильницу и принялся неторопливо писать: «Когда я был ребенком, я не был взрослым. Вторник, Среда. Четверг. Пятница. Яблочко от яблони недалеко падает. В старину Франция называлась Галлией. Наши предки, галлы…» Он писал все, что приходило в голову, с одной-единственной целью: создать впечатление, что он состоит на службе у адвоката, заваленного делами.
Все вокруг него поддерживало эту иллюзию. Папки были набиты чистой бумагой, картотеки — старыми газетами. Письменный стол и прочие предметы обстановки ссудил Лепику торговец подержанной мебелью, которому тот помог выиграть сомнительный процесс; адвокат уже два раза пропустил срок уплаты за помещение и не знал, как расплатиться с домовладельцем.
За закрытыми дверьми с табличкой «Private» адвокат, склонившись над щербатым тазиком и по возможности приблизив к облезлому зеркалу свою совиную физиономию, торопливо брился. Его желтые зрачки неотступно следили за бритвой, скользившей по коже, а в голове у него тем временем теснились вопросы: «Что нужно от меня этому почтенному попу? Какое дело он хочет мне поручить?»
Накануне Просперу Лепику звонили из архиепископства. Его попросили принять некоего аббата Жерома.
«Эх! Какое бы там у него ни было дело, боюсь, что, при всей моей разборчивости, мне придется за него взяться. Моя песенка спета. Вчера домовладелец прямо намекнул, что я уже дважды пропустил срок уплаты… Совсем я что-то запутался!»
Священник в соседней комнате читал, шевеля губами. Жюгонд писал, вытянув губы трубочкой. Из-за дверей донесся металлический голос адвоката:
— Ну вот, дорогой Делафре, надеюсь, ваше дело несколько прояснилось. Что, что?.. Ну, полноте, дорогой коллега, право, какие пустяки! Я счастлив, что смог оказаться вам полезен. Договорились, друг мой, договорились… Что вы сказали, мэтр Делорм?.. Ну, разумеется! Прошу вас, располагайтесь у меня в кабинете и приводите в порядок свои записи сколько вам будет угодно, о чем разговор! Итак, до свидания, Делафре, я всегда к вашим услугам.
Послышался стук. Лепик хлопнул оконной рамой, чтобы в соседней комнате показалось, будто он затворяет дверь. В то же время гадая, какое поручение будет ему предложено от имени архиепископства, он рассуждал сам с собой: «Прежде всего я потребую аванса».
Священник в первой комнате поднялся с кресла.
Перед ним, слегка склонив, набок голову, стоял Лепик, высокий, стройный, безукоризненно выбритый, с зачесанными назад и прилизанными черными волосами, и смотрел на посетителя желтыми глазами.
— Тысячу раз прошу прощения, господин аббат. Я невольно подверг ваше терпение тяжкому испытанию.
— Ничего страшного. Право, мэтр, это пустяки.
— Вы слишком любезны.
Лепик прошелся по комнате, потер руки.
«Какой аванс запросить?»— думал он.
Он покрутился на месте.
— Дорогой господин аббат, мой кабинет сейчас занят одним из коллег, который пришел ко мне посоветоваться об одном запутанном деле. Вы не сочтете для себя неудобным побеседовать со мной здесь, в приемной?
— Разумеется, мэтр Лепик.
Жюгонд исчез. Лепик снова потер руки:
— Господин аббат, я вас слушаю.
Через день монсеньер Жибель, епископ Нансийский, вертел в пальцах визитную карточку, которую ему передали.
На ней стояли слова: «Маркиз де Санта Клаус».
— Маркиз де Санта Клаус! Да это же все равно что господин Синяя Борода или господин Мальчик-с-Пальчик. Как он выглядит, этот маркиз?
— Высокий и худой, монсеньер, но при этом мускулистый. Смуглый — кожа почти оливкового оттенка. На вид ему лет тридцать пять. Изысканные манеры, но во взгляде что-то инквизиторское. А в общем, недурен собой. Точь-в-точь богатый португалец. Маркиз превосходно говорит по-нашему, но с неуловимым акцентом. Одет скорее строго, хотя с легким налетом экзотики…
Г-н Жибель улыбнулся:
— Вы прекрасно передаете оттенки. Но скажите коротко: он порядочный человек или авантюрист?
Секретарь прелата был не обделен такой добродетелью, как осторожность.
— Я нисколько не сомневаюсь, — дипломатично ответил он, — что монсеньер сам сумеет найти верный ответ на этот вопрос, если удовлетворит просьбу об аудиенции.
Епископ замялся.
— Досадно, — пробормотал он, — очень досадно. Не вижу никакой причины отказать этому знатному иностранцу в беседе, но он явился в ту самую минуту, когда я жду одного человека… и человек этот запаздывает.
После того как епископа Нансийского посетил аббат Фукс и ему стало известно о попытке ограбления в Мортфоне, епископ решил приставить охрану к раке святого Николая. Он не хотел обращаться в полицию, отчасти опасаясь неуместных толков: Нанси слишком близок к Мортфону; но, главное, он вообще не слишком-то желал впутывать в это дело полицию. Тем более неприятно было ему прибегать к услугам частных сыщиков, которые вызывали у него неприязнь. Он поделился своими затруднениями с монсеньером Флораном, архиепископом Парижским.