– Доктор, помогите! – молила Дебора.
– Я делаю все, что в моих силах, – ответил Фредюнг. Постепенно рвота прекратилась и колики начали утихать.
Джэсон лежал, страдая от ужасной головной боли и жажды; пересохшее горло пылало огнем, Дебора подала ему воды. Наконец, он вновь обрел дар речи.
– Нет ли у вас странного привкуса во рту? – спросил Фредюнг.
– Да, привкус металла.
– А как горло?
– Горит, – прошептал Джэсон.
– Вам по-прежнему хочется пить?
– Да.
Доктор осмотрел Джэсона и с облегчением сказал:
– Слава богу, никаких признаков водянки.
– Вы подозреваете отравление? – пробормотал Джэсон.
– Головокружение, тошнота, жажда. Странные симптомы.
– Может, пища была несвежей? – спросила Дебора. – Например, гусиная печенка?
– У меня самая лучшая в Зальцбурге кухня, – запротестовал Рааб. – Просто желудок господина Отиса не переносит гусиной печенки.
– Можно ли отравиться пищей? – обратилась Дебора к доктору.
– Без сомнения. Но у вашего мужа были и другие симптомы.
Фредюнг отвел Дебору в сторону и объяснил:
– Это похоже на отравление мышьяком.
Дебора побледнела, и доктор принялся её успокаивать:
– Человеку не опасна малая доза мышьяка. Смертельный исход вовсе не обязателен.
– Вы хотите сказать, что кто-то подсыпал мышьяка ему в пищу?
– Я ничего не хочу сказать. Но по симптомам это мышьяк. Вашему мужу повезло, он поправится.
– Я могу вам верить?
– Да. Я дам ему снотворное, и завтра ему будет легче, останется лишь слабость и дурной вкус во рту.
Фредюнг подошел к Джэсону.
– Какое-то кушанье не пошло вам на пользу, возможно, гусиная печенка.
– Значит, кто-то пытался меня отравить?
Рааб хотел было возмутиться, но доктор его остановил.
– Трудно сказать. В некоторой пище яды возникают сами собой. Все мы поглощаем с пищей какое-то количество яда, но в большинстве случаев желудок с ним справляется.
– Значит, это просто случайность? – спросила Дебора.
– Да. Хорошо, что в этот момент я оказался поблизости.
– Уверяю вас, я тут ни при чем, – настаивал Рааб.
– Не сомневаюсь, что вы тут ни при чем, господин Рааб, – сказал Джэсон. – Возможно, кто-то на кухне…
– Ни в коем случае! Все кушанья готовят моя жена и старшая дочь!
– Может быть, кто-то заходил к ним на кухню.
– Там находился только ваш слуга Ганс. Вы ведь ему доверяете?
– А как насчет того человека, что следил за нами? Боша?
– Бош давным-давно у себя в комнате. Прошу прощения, господин Отис, но всему виной музыка, она вас возбудила. Мы вам рассказывали, что то же самое произошло и с Моцартом после концерта. Как ему стало плохо и как его мучила рвота.
– Мы действительно говорили об этом, – подхватил Фредюнг. – Господин Отис, неужели вы думаете, я посещал бы «Золотого гуся» все эти годы, будь я плохого мнения о здешней пище?
– Когда же точно был тот случай с Моцартом?
– После смерти его матери, когда он, словно блудный сын, вернулся из Парижа и хотел помириться с архиепископом и с отцом.
– Чем вы его лечили?
– Я прописал ему строгую диету. Вы тоже должны ей следовать.
– А было ли какое-нибудь лекарство, способное ему помочь? – спросила Дебора.
– Да, было. Покинуть Зальцбург, пока этот город его не погубил. Он был здесь глубоко несчастлив и встречал очень мало сочувствия. Останься он в Зальцбурге, это еще более укоротило бы его жизнь.
Уж не предостерегает ли их доктор, подумала Дебора. Фредюнг подал Джэсону снотворное, записал диету и сказал:
– Не знаю, как у вас в Америке, но у нас век отравителей еще не кончился. Мы называем это «итальянской болезнью». Наследием Борджий. Хотя постепенно это уходит в прошлое.
– Помогли ли вы тогда Моцарту? – спросила Дебора.
– Единственное, что порой может сделать доктор, это облегчить больному страдания.
Когда они остались одни, Дебора сказала, стараясь ободрить мужа:
– По совести говоря, я сомневаюсь, что тебя пытались отравить, по крайней мере, намеренно. Отчего, в таком случае, они не тронули меня?
– Это уже слишком! И потом ты не станешь столь упорно стремиться к цели.
В дверях стоял Ганс.
– Я слышал, господин Отис заболел, – пробормотал ОН. – Я подумал, не нужна ли моя помощь?
– Нет, спасибо, – Дебора готова была услать его, но тут Джэсон спросил:
– Когда ты ужинал на кухне, был там кто-нибудь, кроме тебя?
– Только госпожа Рааб и ее дочь.
– И что же ты ел?
– Гусиную печенку.
– И тебе не стало плохо?
– Я привычен, господин Отис. Ел ее много раз.
– Прекрасно. Значит, с завтрашнего дня ты будешь есть вместе с нами. Будешь первым пробовать пищу. По крайней мере, пока мы находимся в Зальцбурге.
Джэсон бессильно откинулся на подушки; слава богу, рвота и понос прекратились, боли почти исчезли. И все же страх не оставлял его; боли могли вернуться, а хватит ли у него сил вынести еще один приступ?
31. Алоизия Ланге
Алоизия Ланге была довольна собой. Хотя Констанца и скрыла от нее адрес молодых американцев, она все-таки их разыскала. Правда, не сразу. Она обошла чуть не все гостиницы в городе и уже отчаялась их найти, когда вдруг вспомнила о «Золотом гусе».
Отчего так бледен господин Отис, подумала Алоизия. Неужели ее внезапное появление так его встревожило?
Целая неделя прошла со дня того злополучного ужина, а Джэсон все никак не мог оправиться после болезни. Он также не узнал ничего нового, кроме того, что ужин в тот вечер готовила и подавала госпожа Рааб. Фредюнг навестил Джэсона и объявил, что выздоровление идет быстрыми шагами.
– Не следует распространять дурные слухи о Зальцбурге, – посоветовал доктор. – У нас и без того много говорят об отравлениях. Рядом с гостиницей стоит дом, где жил величайший врач Парацельс. Когда он внезапно умер при загадочных обстоятельствах, тоже ходили слухи, будто его отравили. Но доказать это было невозможно, потому что он скончался в 1541 году, а в те времена никто, кроме него, этого определить не мог.
Джэсон и Дебора просматривали записи, сделанные в Зальцбурге, когда раздался стук в дверь, и на пороге появился Рааб.
– Господин Отис, вас внизу ожидает дама.
– Госпожа фон Ниссен? – с надеждой спросил Джэсон.
– Нет. Ее сестра, госпожа Ланге.
За спиной Рааба тут же появилась сама Алоизия.
Поблагодарив Рааба, Джэсон на всякий случай плотно притворил за ним дверь на случай, если сестра Констанцы пожелает сообщить им что-то по секрету.
Дебора не спускала с Алоизии глаз, а та в театральной позе замерла на месте; резкие черты ее лица казались безжизненными и холодными, как мрамор, а наряд скорее подошел бы молодой женщине, чем пожилой даме; ей уже было за шестьдесят. Величественным жестом сбросив на руки Джэсону накидку, она, несмотря на дневной час, оказалась в пышном бальном платье, с высокой талией и глубоким декольте, обнажавшим сильно напудренные плечи.
– Вы случайно не студент, господин Отис? – поинтересовалась она.
– Отчего вы так думаете, госпожа Ланге?
– Вы так молоды. Несдержанны. Чрезмерно дотошны.
– Нет, науки я не изучаю, я изучаю Моцарта. Я музыкант.
– Вот и прекрасно. Чуткость музыканта будет весьма кстати. Такая, какой обладал Моцарт. Студентов у нас власти держат под постоянным надзором. Моя сестра скрывала, где вы остановились. Утверждала, что не знает. Но меня не проведешь, – торжествующе объявила Алоизия.
– Отчего же она это скрывала, госпожа Ланге? – спросила Дебора.
– Боялась, что я расскажу вам о ней правду.
– Не поэтому ли она так скоро с нами распрощалась?
– Вы угадали. Для нее самое главное – сохранить свои иллюзии.
– Значит, все, что она рассказала, ложь? – вступил В разговор Джэсон.
– По большей части, да. Моцарт не любил ее так, как любил меня. Я была его первой, самой сильной любовью. Л она второй. Сначала он влюбился в меня и мне первой сделал предложение. Неудивительно, что она всячески хочет меня принизить, ведь это ужасно, когда не тебе отдали предпочтение.