— Долго пробыл в дыму, в горящем доме.
Вопреки первоначальному нежеланию снова рассказывать свою историю (Ален делал это уже много раз и всегда с одним результатом), он всё-таки изложил прошедшие события. Реакция слушателя была не такой, как прежде: в его глазах вместо недоверия, к которому Ален уже привык, появилось сочувствие.
— А убежали вы зачем? Неужели вы всерьёз рассчитывали добраться до Франции? Без документов и без денег, да ещё в таком состоянии…
— Глупо, я и сам знаю, — Ален пожал плечами. — Впрочем, это не первая глупость, которую я сделал. Не всегда удаётся поступать разумно.
— Вы парижанин? У вас парижский выговор.
Ален обратил внимание, что его собеседник тоже перешёл на французский и говорит очень хорошо.
— Я родился в Париже.
В пристальном взгляде англичанина отражалось напряжённое усилие.
— У меня хорошая память на лица, и по-моему, я вас где-то уже видел… Давно, до войны. Чем вы тогда занимались?
— Изучал живопись.
— Хотели стать художником?
— Нет, сам я не рисую. Мой отец и дед перепродавали картины. Это наша семейная профессия.
— Вы почему-то сразу ассоциировались у меня со старинными картинами… А, вспомнил! Это было на распродаже коллекции Хеткота. Вы купили миниатюры Верхнерейнской школы, которыми я тогда заинтересовался, но, увы! с опозданием.
— Да, верно, я покупал такие миниатюры.
— Что же с вами делать? — задумался англичанин. — Вам нужен врач… На лошадь сесть можете?
Хорошим наездником Ален никогда не был, но в седле удержаться сумел бы и сейчас.
— Могу. Куда вы собираетесь меня отвезти? — встревожился он; ответ англичанина решал его судьбу.
— К себе домой. Вернее, к леснику. Дома у меня народу много, прислуга начнёт болтать… Лучше вам побыть у лесника. А глаза надо завязать, по-моему, яркий свет в таких случаях вреден.
Он достал платок, сложил его наискось и наклонился к Алену:
— Так не туго?
У Алена мелькнула мысль, не завязывают ли ему глаза, чтобы он не видел, куда его везут. Но потом он решил, что если б англичанин намеревался сдать его полиции, то спокойно сделал бы это в открытую, ведь оказать сопротивление он не мог.
— Но так мне будет трудно сесть на лошадь, — растерянно сказал Ален, когда повязка закрыла ему глаза.
Ничего не видя, он сразу почувствовал себя совершенно беспомощным.
— Я вам помогу. Дайте мне руку.
Англичанин заставил лошадь лечь, и Ален с его помощью сел в седло. Конь недовольно фыркал, но терпел чужого седока, поскольку хозяин держал поводья и шёл впереди. Мягкое покачивание убаюкивало. Ален ничего не ел уже третий день, голова у него кружилась и болела, временами резкая, пульсирующая боль появлялась и в плече; рана ещё не зажила, и ночёвки под открытым небом давали себя знать. Дорога, однако, оказалась недолгой.
— Приехали, — вскоре услышал он. — Слезайте, тут ровно. — Твёрдая рука англичанина поддержала его. — Идёмте. — Он пошёл первым, продолжая держать Алена за руку и приноравливаясь к его неуверенным, медленным шагам. — Здесь три ступеньки, осторожнее. Теперь порог. Всё, пришли. Садитесь, вернее ложитесь. — Он мягко подтолкнул его к кровати. — Я пойду поищу Джона.
Вскоре Ален услышал, как он с кем-то разговаривает. Сначала слов было не разобрать, потом говорившие приблизились.
— …приведу вечером. И покормите его, только смотрите, чтобы ему плохо не стало.
— Да, сэр.
Второй голос был очень низкий, и его обладателю было явно за пятьдесят.
— Надеюсь, никто сюда не сунется. На всякий случай поищите какую-нибудь одежду, а я вечером прихвачу что-нибудь подходящее. Лучше, чтобы никто его здесь не видел.
— Я всё понял, сэр.
— Разговаривайте с ним помедленнее, он английский знает не очень хорошо.
Звонко заржала лошадь, и Ален понял, что его новый знакомый уехал. Оставшийся, лесник Джон, накормил его, закрыл толстым одеялом, и Ален тотчас куда-то провалился. Сон был беспокойным, мешала резь в глазах. Когда его разбудили и сняли повязку, он увидел, что в комнате, кроме него, находятся трое: возле двери стоял высокий и широкоплечий пожилой мужчина, лесник, у стола сидел тот, кто привёз его сюда, а повязку снимал третий, лет шестидесяти, с точными и быстрыми движениями. Чутьё сразу подсказало Алену, что это врач. Обследовал он его глаза очень долго.
— Почему вы не обратились ко мне раньше? — ворчливо спросил он сидящего у стола молодого человека. — Запущенный случай, вот что мы теперь имеем, очень запущенный случай.
— Но что-нибудь можно сделать?
— А иначе зачем я здесь нахожусь? — по-прежнему ворчливо сказал доктор. — Если вы, сэр Этвуд, считаете, что я не в состоянии ничего сделать, то зачем, спрашивается, меня сюда привезли?
— Я вас сюда привёз, потому что вы прекрасный врач, — сказал тот, кого назвали сэром Этвудом, — хотя и ворчите по любому поводу.
Доктор фыркнул и вновь занялся своим пациентом, а потом спросил:
— Кому мне объяснять, что надо делать?
— Объясните мне, а я запишу для Джона.
— Во-первых, никакого света, свет его погубит. Во-вторых, точно соблюдать все мои инструкции. Я вам оставляю пять баночек, смотрите, — он достал из чемоданчика картонную коробку. — Хорошо, что вы заранее сказали, в чём дело, я захватил почти всё необходимое. Дайте, я сам напишу, чего и сколько, — он отобрал у Этвуда лист, на котором тот собирался писать, и заполнил его мелкими, ровными строчками. — Прочитайте. Понятно? — Этвуд внимательно прочитал и кивнул. — Дня через два надо будет его ещё раз посмотреть. А завтра пришлите кого-нибудь за лекарством, одного у меня с собой нет.
— В какое время вам удобнее?
— Утром, от десяти до одиннадцати.
К самому Алену доктор не обращался вовсе, очевидно считая, что тот вообще не понимает по-английски. Когда он собрал свой чемоданчик, Этвуд сказал:
— Джон отвезёт вас на станцию, я пока останусь здесь.
Все вышли, и Ален остался один, потом шум мотора возвестил, что лесник с доктором уехали. Этвуд вернулся в комнату.
— Вы поняли, что вам ни в коем случае нельзя снимать повязку? — спросил он по-французски, чтобы внести полную ясность.
— Понял, — подавленно подтвердил Ален; поведение врача придало его мыслям мрачное направление.
— Не переживайте раньше времени, — мягко сказал Этвуд. — Доктор Браун сказал, что слепота вам не грозит. Только теперь уж не делайте глупостей, помните, что свет вам очень вреден. Джон повесит здесь тёмные шторы, но всё равно сами повязку не снимайте.
— Что вы сказали про меня врачу?
— Не волнуйтесь, на него можно положиться. Он не будет задавать лишних вопросов, даже если кое-что показалось ему странным.
— Я вам очень благодарен, — смущённо сказал Ален; было непривычно говорить, не видя собеседника. — Когда мы встретились, я не сомневался, что вы сдадите меня в полицию.
— Со временем с вами разобрались бы, но ваши глаза… Здесь вы в безопасности, посторонних тут не бывает. По утрам я буду заходить к вам.
— Я причиняю вам слишком много хлопот.
— Ничуть. Мне рекомендованы пешие прогулки, чтобы скорее прошла хромота, и я каждое утро гуляю по два часа, а в какую сторону идти, мне всё равно.
Ален вспомнил его прихрамывающую походку, очевидно, лошадь он брал на тот случай, если разболится нога.
— Вы были ранены?
— Да. Ерунда в общем-то, но в первый раз прооперировали неудачно, и лечение затянулось. Между прочим, я до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Извините. Ален Клеман.
— Филип Этвуд, — в свою очередь представился англичанин. — Сейчас займёмся вашим плечом. Доктору Брауну я всей правды не сказал, поэтому придётся обойтись собственными силами. Скоро придёт Джудит, она работала в госпитале и умеет делать перевязки.
— А она знает, что я бежал из лагеря?
Да, но вам нечего беспокоиться. Это моя невеста, и она будет молчать.
«Если меня здесь найдут, у него будут неприятности, — подумал Ален, — поэтому будем надеяться, что он знает, кому что можно говорить. А всё-таки плохо, что это женщина, женщины любят поболтать, просто так, без злого умысла».