— Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, — смирился я. — Котлеты есть будете?
— Нет, спасибо.
— Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от "Демьяновой ухи"?
— Хорошо, — согласился он. — Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
— Выпьете? — спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.
— Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России — банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.
— Я люблю Марину, — сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", — хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
— Любовь — святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее кулаками. Причем чужими.
— Мне очень неприятно, — извинился он. — Я поступил необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится, что она мне изменяет.
— А она приносила вам обет верности?
— Я могу только об этом мечтать.
— Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
— Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, — предложил я.
— Я уже давно никого не убивал, — ответил он.
— Зачем же вы пришли?
— Кажется, вы ничего не поняли, — сказал он. — Я пришел извиниться.
— И все?!
— Все, — ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ — от всех сразу…
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:
— Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
— Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.
— Ну а вы?
— Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.
— А какая причина?
— Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
— Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
— Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.
— Разве она уже приехала?
— Разве вы не знаете?
— … Она поселилась не там, а у своей, можно сказать бывшей матери…
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда…
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику — мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.
— Что пишешь? — спросил я от скуки.
— Моссовет только что обязал все фирмы и организации платить за использование в названии слова «Москва». Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не пахнет, одна лимита, начиная с мэра.