— А что Дворка? — спросил Михаэль. — Что Дворка ответила на все это?
— Она сказала, что в собрании нет необходимости, потому что все идет своим чередом. Просто эту трагедию нужно пережить, как и любую другую.
— Это она так сказала? — удивился Михаэль. — Что эта трагедия — как любая другая? Интересно.
— Судя по тому, что я видела, она ведет себя так, словно ничего не произошло. У нее на лице выражение совершенной будничности. По своему прежнему опыту я знаю, что, если в семье трагедия, всегда найдется хоть один человек, который будет вести себя как ни в чем не бывало и следить, чтобы остальные не слишком отклонялись от нормы. Такой человек всего лишь хорошо владеет собой, и ничего болезненного в этом нет. Но здесь ты прав — в ее поведении есть определенная патология.
— Не патология, — возразил Михаэль, — а что-то непонятное. Мне поначалу казалось, что она будет вести себя сдержанно до тех пор, пока об этом никто не знает, а потом она, по моему разумению, должна была сломаться. Но, похоже, она круче, чем я думал. А что Зив а-Коэн?
— Он слишком занят собой, как и все эти отцы-основатели. Но для него это лишь поза. В его поведении мне не удалось увидеть что-либо странное.
— А Дейв?
— Дейв, — Авигайль улыбнулась, — советует расширять кружки по изучению мистицизма. Ты знаешь, что у него есть мескаль?
— А что это такое? — спросил Михаэль.
— Кактус с галлюциногенными свойствами, своего рода наркотик.
— Откуда ты знаешь? — не без удивления спросил он.
— Я читала про наркотики, используемые в Центральной Америке, и кто-то мне его показывал. А он даже не старается его спрятать. Я у него спросила, как называется кактус, который растет около его двери, и он без всякого смущения ответил, что это мескаль.
— А что ты делала около его дома? — спросил Михаэль, тут же почувствовавший ревность.
— Я присутствовала на занятии его кружка. А вчера я ходила в литературный кружок, а перед этим — в музыкальный. Я здесь живу всего три дня. Эти кружки — великая вещь. Каждый в кибуце что-нибудь да изучает. Кружок Дейва, в котором изучают мистицизм и историю мистицизма, собирается у него дома за чашкой травяного чая. Никто о происшествии не разговаривал, но по глазам людей я смогла понять, что они себя чувствуют ужасно. Я вот думаю о Фане, — неожиданно сказала Авигайль. — Она могла себя так вести, чтобы защитить Янкеле, а ее сестра Гута решила помочь ей в этом. А еще я думаю об Аароне Мерозе: я слышала, его опять допрашивали.
— Он был в Иерусалиме, — ответил Михаэль, — и вряд ли ему хватило бы получаса, чтобы приехать сюда и кого-нибудь отравить. Фаня с десятком других людей была в пошивочной мастерской. Янкеле был на фабрике с Дейвом. Гута работала в столовой, и ее все видели. Вот мы говорим полчаса, три четверти часа, а за это время кто-нибудь мог незаметно отлучиться и вернуться, особенно если вокруг много суеты. Но все говорят, что были там-то и там-то или шли откуда-то и куда-то. А кроме того, хорошо бы знать мотив.
— А мотива нет, — сказала Авигайль.
— Это и приводит меня в отчаяние, — признался Михаэль. — Я всю ее жизнь прочесал частым гребешком, прочел все письма, все бумаги. Я даже обыскал дом Мероза с его разрешения. И ничего. Единственное, что на меня произвело впечатление, — это то, что у Оснат в спальне на тумбочке лежала местная газетка, которая называется «Времена и события». Я даже взял подшивку за прошлый год в надежде натолкнуться хоть на что-нибудь, но это труд не для ленивых: газетка выходит еженедельно. — Он развел беспомощно руками и потом положил их на колени. — Я просматриваю их при малейшей возможности. Сарит их изучает. Я думал, что смогу найти в них то, что никто не удосужился спрятать по причине несущественности фактов. Но в итоге мне удалось лишь подтвердить правильность заявления Мероза о том, что она целиком отдавалась общественной работе и идеологии.