Шмаков вновь запустил соединение, и сервер вновь выпустил его в интернет пошла полоса удачи.
Шмаков пробежался по библиотекам, по чужим страничкам - кое-что позаимствовать можно, но так, мелочи, бомбу из этого ссора не смастеришь. Он оставил компьютер, шагнул к шкафу, где скопилось несколько детективчиков, переводных, отечественных, порылся - все одного уровня, одного пошиба, и все привязаны к каким-то специфическим вещам: яхтам, виллам - но вот, то, что надо! Он совсем не помнит эту книженцию, она не произвела на него никакого впечатления. Но тематика - прилитературная, фабула - закручена нормально, действие - выполнимо, а психологических вывертов он на остов нашпигует в избытке. Он нарисует им конфетку, они все ее проглотят, и потребители ширпотреба, и любители изысков.
Легкий снежок неспешно падал на траву, на тротуар, на скамейку и таял под ногами, и ботинки мокли, и ноги стыли. Колкий ветерок проникал под поролоновую куртку, и голые руки, втиснутые в узкие и холодные карманы, зябли, и тело била мелкая дрожь. И виделась кружка горячего чаю, и дымчатая струйка пара: И миска с рассыпчатой картошкой, и аппетитная паровая шапка: И бутылка <Столичной>:
Не ожидал он, что придется столь долго сидеть в скверике - немногие и нечасто открывали массивную дверь. А мог бы и ожидать: не многоэтажка. Это та населена, как старая рухлядь клопами. Эти живут комфортно, соблюдая сверхсанитарные нормы. К тому же, кто за границей, кто... А черт их знает, где они бывают и что им дома ни сидится, в таких-то хоромах. За три битых часа, что он клеился к скамейке, только один мужик проследовал в свои апартаменты. Он уловил его комбинацию из трех пальцев на кодовом замке, но рисковать не хотел. Надо подстраховаться. Не тыкаться в дверь попусту: вдруг там сигнализация какая на неверно набранный код. И консьерж хоть и сачкует, и чаи пьет в своей опочивальне, но работкой непыльной дорожит и ухо держит востро, и выпрыгивает на каждый стук двери, что та самая блоха.
Прохожие торопливо шли мимо, не обращая на него внимания. За те часы, что он сидел в промозглом скверике, только дважды нарушилось его уединение. С час назад на соседнюю скамейку присела старуха, кряхтя, поставила рядом сумку и, не переставая кряхтеть, долго расстегивала бот, желая поправить сбитую стельку. И он, старательно прикрывая лицо газетой, мысленно клял старуху и убеждал ее поскорее отправиться восвояси: он опасался, что цепкий старческий взгляд запомнит его, и досадовал, что именно теперь, когда он не рискует смотреть поверх газетного листа, кто-то подойдет к подъезду, и он не увидит, как набирают код. Он даже хотел помочь старухе переобуться и растереть ноги, чтобы она побыстрее убралась из сквера, но тут же раздумал: растроганная старуха могла пуститься в пространный монолог и помешать ему. Но почему же помешать, возразил он сам себе. Он сможет, слушая старуху, смотреть на дверь в открытую, и не надо будет вынимать руки из карманов и раскрывать газету. Да, но кто же знает, что то за старуха и как она оказалась в сквере - хорошо, если она здесь случайно и ползет к автобусу, чтобы уехать на другой конец города. А если она живет в этом квартале и часами сидит на местных скамейках и в водовороте всех аульных событий? И до конца дней своих будет с умилением и слезами повествовать о нем, таком воспитанном, таком внимательном: А если она сейчас заговорит с ним и он ей не ответит, она будет рассказывать о его невоспитанности... Он решил резко подняться со скамьи и зашагать с видом человека, что спешит в нужное место к точно назначенному сроку. Но тут старуха встала, кряхтя, и посеменила к тротуару. И он вновь остался один в промозглом осеннем скверике. И вновь прохожие спешили мимо, даже равнодушным взглядом не удостаивая странного субъекта, что сырым осенним днем расположился в сквере со стопкой газет. И вновь безмолвен был подъезд в доме напротив, никто не входил, никто не выходил: И - наконец-то! - дверь открылась, вышла женщина с хозяйственной сумкой, видимо, домработница. И он напрягся в ожидании, что вот сейчас она вернется, повесит на крючок сумку и наберет код... И тут две девицы плюхнулись на соседнюю скамью, поглощая мороженое и издавая бессмысленные звуки, что у этих пустоголовых, должно быть, означали беседу и смех. И он вновь нырнул за газетный лист, вновь думая, что по закону подлости именно сейчас, пока эти кикиморы:мороженое: И ноги стали мокрее, и руки холоднее. Что за погода - и ветрено, и сыро. Слякотно и муторно - что в природе, что в душе. Хорошая погода! А ты хотел, чтобы птички пели, детишки шмыгали и бабки бдительные сидели по всем скамейкам, как эти куклы? Чудесная погода, превосходная - все прячутся по своим клеткам, и в доме напротив даже портьеры закрыты наглухо. Ветра они боятся. Как же, сдует их. Девчонки фыркнули, загоготали, вскинулись и исчезли. Да, мартышки, ветрено и сыро. Ветрено и сыро было и на улице, и в душе - это пригодится. Природа - главный герой российского романа, а российские герои, если они не персонажи соцреализма, положительными не бывают. Хотя - как посмотреть. Или - почитать. Или послушать. Иной литературовед закрутит такое, такой подтекст раскопает, что...
Так, эта кукла идет явно к дому. Надо же, пешком. Бензин, что ли, кончился? Или решила улице прикид показать? Или - прислуга? Здесь же... Для прислуги уж больно... Ну, так тут и прислуга имеет, не сравнить... с кем? Да ни с кем! С кем бы он сравнивал? Но с кем-то надо же все-таки сравнить. Без сравнений - роман может быть англосакский, или как его там: Ну, так эта свора и пищит от них. Ничего, попищат и в нашем интерьере. Кукла продефилировала к подъезду. Что хорошо в этой публике - с их самомнением и самолюбованием, где им заметить, что кто-то наблюдает, какой она код набирает. Для нее ясно: не то что прохожие - дома онемели при ее виде и окна распахнули от восторга.
Неспешно - главное не суетиться, не привлекать случайного внимания подошел к подъезду, придал пальцам нужную форму, ту, что только что имели пальчики в лайковых перчатках - и замок щелкнул, и дверь распахнулась.
Он постоял внутри подъезда, прислушался к непривычным запахам, звукам - и тугая тяжелая волна ударила по вискам.
Нет, сейчас он входить не будет. Время у него есть, пара месяцев, как минимум. Пусть и этот день, и мужчина в сквере забудутся и кралей, и бабкой, и мартышками. И всеми, кто мог нечаянно его заприметить из окна дома или автомобиля.
За окном свистело, грохотало, стонало. Не погода - ожившая картина сценария. И в этой какофонии новый негромкий звук - он прислушался настороженно: шаги на лестнице? Нет, оттенок голоса улицы, голоса природы. Он вновь обернулся к окну: в темно-сером свете темно-серые деревья гнутся к темно-серой земле. И ветер - невидимый и властный, незримый хозяин положения. Как в жизни. Как в истории. Но - сейчас в атмосфере что-то сдвинется, и ветер поменяет направление или исчезнет вовсе. Вот так же судьбы людей и народов: Хватит философии! <Им> не нужны мысли, им достаточно ссылок на застывшие догмы и окостеневшие имена. Они жаждут ужасов: вкус чужой крови придает особую прелесть их сытому бытию.
Он шагнул к столу, где лежала стопка исписанной бумаги, перечитал вторую главу. Постоял, снова глядя в темноту окна. Он <им> преподнесет интригу. Он <им> раскроет психологию преступника. За стенкой пробили часы - девять.
Пора! Другого такого вечера не будет. Или действовать. Или смириться с участью серого стада. Действовать!
Он шагнул в прихожую, сдернул с вешалки пальто и застыл с пальто в руках, но тут же стал надевать его, медленно, и пуговицы застегивал медленно. И медленно обулся. И вновь прошел в квартиру, к столу. Посмотрел на стопку бумаг, на погасшее окно монитора, оглянулся на столик, где серела кофеварка. Вновь взял листы со второй главой, и вновь ее перечитал.