И в тот раз фыркнул-быркнул, хлопнул дверью, ушел из редакции - а повод и не вспомнить, так, мелочевка. Пожил годик на вольных хлебах, побегал мальчишкой по городу и вернулся. Когда акции уже поделили. И теперь у Шмакова, что протрубил в конторе двадцать лет, как у юнца, ни права голоса, ни дивидендов.
И Першин вновь вздохнул.
И все же личная невезучесть не повод насмехаться над талантом.
Кстати! Першин повернулся к Шмакову, сказал оживленно:
- Знаешь, Антон, а ведь автор - не мальчик. Он наш ровесник. Я это чувствую.
Шмаков хмыкнул, почесал рукавом нос, выдвинул верхний ящик стола, задвинул верхний ящик стола, глянул исподлобья на Першина и затюкал по клавишам.
- Да, Антон. Это так, поверь. А имя его я слышу впервые. Даже по публикациям не знаю. А ведь талант. Вне сомнения - талант.
Шмаков перестал печатать, посмотрел на Першина, хотел было ответить, но не ответил, вздохнул, хмыкнул, усмехнулся и вновь стал печатать.
- Ты прочитал? Ну, скажи! - настаивал Першин. Его и роман взволновал, и Шмаков был ему симпатичен. И, говоря о романе, Першин говорил и о Шмакове. Столько лет без признания. А ведь не в канаве валяется, не с транспарантами по площадям бегает - творит! И вот результат.
Шмаков вновь перестал печатать и уставился в ворох бумаг, словно обдумывая ответ.
Першин подошел к своему компьютеру, открыл роман, обернулся к Шмакову:
- Подойди.
Тот подошел неохотно. Стоял, смурый, глядел на монитор, потом сказал глухо:
- Нет, не знаю. И имя не слышал, и стиль незнаком.
Звякнул телефон.
- Слушаю, - сказал Першин, и, узнавая собеседницу, продолжал с легкой улыбкой, - приветствую, Фаина Сергеевна. Да? Да что Вы говорите? И когда? И от кого письмо? Да, должно быть автор Вас знает? Действительно, он прав, мы всегда ждем, пока заграница: Да, потом потомки будут просить вернуть прах на родину. Да, очень образно. Нет, в принципе, я не возражаю: И: Но надо посмотреть, почитать: Обязательно. Вечером.
Шмаков хохотнул, и Першин глянул с досадой, и, прикрыв рукой мембрану, шепнул сердито:
- Что за манера ерничать. Ведь даже не знаешь, о чем речь!
Шмаков шумно уселся на место, прикрыл левой рукой голову, словно спасаясь от словесного шума, а правой сердито забарабанил по клавиатуре.
Легкий морозец приятно пощипывал щеки, и снежок, такой желанный после долгой слякоти, кружил, вальсировал и неспешно опускался на землю.
И воздух, восхитительный воздух. Мир стал чист и прекрасен.
Не ожидая лифт, Першин быстро поднялся в редакцию, и, раньше, чем Владимир Иларионович открыл дверь, в лицо ударил мерзкий запах. Першин невольно поморщился, но, входя в кабинет, словно и не заметил, как Шмаков поспешно пнул под стол блюдце с окурками.
Не снимая ни дубленки, ни шапки, Владимир Иларионович подошел к столу Шмакова и сказал в хмурую физиономию:
- Премия. Первая.
Шмаков вскинул голову и смотрел на Першина, не мигая, и руки Шмакова замерли, одна - на стопке бумаг, другая - на мышке, и левая стопа все еще обитала, неподвижная, под столом, возле чадящих окурков.
- А! Пробрало, - сказал Першин со злорадством, веселым и доброжелательным, - не так уж все безнадежно в нашем безнадежном мире.
Першин скинул дубленку, шагнул к окну, приоткрыл фрамугу и глянул на Шмакова с полувопросом: "Не возражаешь?
Шмаков не возражал. Он сидел, все в той же позе, как в детской игре "Замри". Першин хотел засмеяться: "Отомри", но Шмаков так обидчив! И Владимир Иларионович промолчал.
Включил компьютер: дела, увы! - дела.
Тут приоткрылась дверь, и сквознячок, и запах французской парфюмерии, и голос Нинель Лисокиной:
- С утра уже, как пчелки? Привет, мальчики. Ну, молодцы, ничего не скажешь. А, между прочим, объявлен итог конкурса.
Владимир Иларионович улыбнулся:
- Информационники наши, как всегда, впереди планеты всей.
Лисокина поиграла бровями, мол, о да, не спорю, мы - такие, улыбнулась и сообщила:
- И победил некий Мешантов.
Нинель шагнула к столу Шмакова:
- Шмак, он - кто?
Шмаков молча пожал плечами.
- Шмак, ну, вспомни. Ты же у нас: Да, Владимир Иларионович! - Нинель стремительно развернулась от стола Шмакова. Высокая, стройная, сделала шаг и склонилась к Першину:
- Говорят, открытие Бабицкой? Неужели - правда?
Шмаков хмыкнул, и Першин улыбнулся: ожил! И сказал весело:
- Правда, правда, чего только ни бывает в этом мире. Вы - женщины, такие непредсказуемые, - и добавил с легкой грустинкой, - правда!
Нинель грусти его не заметила, продолжала с прежним напором:
- Он что - ее ближайший родственник? - Нинель дунула на упавшую на лоб прядь волос, затем вскинула голову, и ворох рыжих волос взметнулся вверх и, пройдясь по щеке Першина, упал на спину Нинель. - Или он - ее последняя надежда на личную жизнь?
Шмаков хмыкнул, а Першин улыбнулся:
- Не знаю. Не думаю. Хотя, вы, женщины, такие загадочные: - и добавил тоном серьезным. - Одно неоспоримо: премию присудили справедливо. Достойному.
- Ну, странны дела твои, Господи, - сказал Нинель.
- Да уж! - буркнул Шмаков.
Лисокина стремительно шагнула к дверям и, в дверях, на миг остановилась:
- Да! Совсем забыла. Шеф собирает. Желает снабдить очередной ценной установкой.
Лисокина прикрыла дверь, и фрамуга захлопнулась, и взметнулись листы бумаги на столе Шмакова.
В светлой длинной шубе из хвостиков норки, в темной норковой шляпе с полями, в черных сапогах на высоких каблуках (эдакая подраненная волнушка) невысокая Фаина Сергеевна ощущала себя дамой высшего круга.
Морща носик, она гордо задирала голову и требовательно поглядывала в просвет между головами плотно стоявших перед ней и досадливо морщилась уже вся, чувствуя, как ее элегантная, пушистая - дивная шляпа трется о чье-то грубое плечо.
Как и водится, после транспортной паузы, к остановке подошло сразу три машины. Одна вообще шла не туда, и Фаина Сергеевна глянула на нее с гневным укором, второй автобус, муниципальный, был черен от пассажиров, и к нему сразу устремилась с остановки людская масса. Коммерческий покорно ждал, раскрыв переднюю дверь, и в дверь были видны два свободных места. И какая-то девица (так себе, ничего особенного), задрав головку в шляпке (и шляпка - так себе; норковая, с полями - но ничего особенного) неторопливо шагнула со скучающим видом к тем дверям. И явно медлила, наслаждаясь взглядами остальных, что, впрочем, смотрели отнюдь не на нее, а на дверь переполненного муниципального. Одна Фаина Сергеевна умела замечать все, ну, потому она и: И Фаина Сергеевна, гордо дернув плечиком и еще выше вскинув голову и, довольная и собой, и своим решением, шагнула вслед за девицей в уютной салон.
Прошу, послушай...
Ты красива...
Слова, слова слова...
Сияние светильников, звуки оркестра, шелест дорогих тканей, блеск аксессуаров, звон бокалов, запах праздника - банкет был в расцвете. Или, как говорят сегодня: тусовка. Нет, - поморщилась Фаина Сергеевна, ту-сов-ка - словно пихнули пару-тройку раз в бок кулаком в автобусе или в магазинной очереди. То ли дело: банкет, звучное "а:". Да "Ба!" - и все сказано.
От нарядной группки у окна с золотистыми жалюзи отделилась черная фигура, и Першин, чистенький, прилизанный (скучный, все-таки, субъект), подплыл к Фаине Сергеевне своими бесшумными шажками:
- Фаина Сергеевна, - замурлыкал, принимая из рук Бабицкой шубу и семеня к гардеробной. - Мои поздравления. Вы одна? - Першин перекинул шубу через перила, милостиво кивнул гардеробщику и оглянулся, скользнул медленным взглядом по залу, словно собирался по наитию узнать в массовке героя дня. Не узнал, склонился к Фаине Сергеевне в полупоклоне (клоун заторможенный), взял под ручку, посеменил к колонне, не переставая ворковать. - Героиня наша пред нами. А герой? - И за сладкой улыбочкой горькое терзание - да и как ему, Першину, не терзаться, он же у нас - эталон, экспонат музейный, подчехольный, а тут - такой облом (Нет, - поморщилась Фаина Сергеевна, - не стоит так засорять свою лексику), тут такой: так и хочется сказать: отпад. (Пора прекращать смотреть телевизор, иначе:) Да! Вот! Абдикация. И Фаина Сергеевна снисходительно улыбнулась поверженному идолу и ответила вопросом: