— Это было твоим личным делом, пока Элеонору Григорьевну не убили, теперь уже нет! — Яростно воскликнул он. — Ты должна была меня предупредить хотя бы потому, что «Линкольн» записан на меня! Я чувствовал себя дураком, когда этот майоришка меня допрашивал, а не знал, что соврать…
— Тебя пока никто не допрашивал, с тобой лишь беседовали, это первое, в следующий раз, когда этот, как ты выразился, майоришка придет, скажи правду и пошли его ко мне, это второе, и третье: впредь общайся с милицией только в присутствии адвоката, чтоб не чувствовать себя дураком!
Елена решительно запахнула пальто, давая понять, что разговор окончен.
— Ты уходишь? — хмуро спросил Алекс.
— Да, я уже опаздываю. До вечера.
— Еще один вопрос, если можно…
— Ну что еще? — устало проговорила Лена.
— Скажи мне, пожалуйста, почему ты не воспользовалась своими связями, и не поспособствовала скорому закрытию дела?
— А что должна была?
— Любой на твоем месте поступил бы именно так.
— Я не любой…
— Тем более! — Он впился взглядом в ее лихорадочно блестящие глаза. — Ведь ты, как никто, можешь пострадать из-за этой кутерьмы с расследованием… Если о смерти твоей матери (которая, если верить твоей официальной биографии, умерла пол века назад) узнают журналисты, они разорвут тебя! Ты рискуешь карьерой! Добрым именем… Почему, Лена?
— А как думаешь ты? — Она сцепила руки на груди, нахмурилась. — У тебя же должна быть своя версия на этот счет?
— Есть, и она мне жутко не нравится…
— Может, понравится мне. Говори.
— Мне кажется, что ты настолько потеряла голову из-за Отрадова, что все остальное перестало тебя волновать. Все, даже карьера политика!
Лена невесело улыбнулась.
— Почему все, что я делаю или не делаю, ты связываешь с Сержем?
— Потому что все, что ты делаешь или не делаешь, с ним связано! — яростно выкрикнул Алекс. — А теперь ответь — я прав?
— Нет, ты не прав! Я не стала давить на следствие только потому, что хочу узнать, кто убил мою мать. Это так естественно, Алекс, не понимаю, почему тебе не пришла в голову именно эта мысль…
Алекс хотел еще что-то спросить, но Лена жестом показала, что больше не намерена с ним разговаривать.
Развернувшись на каблуках, она стремительно направилась к входной двери, впечатывая свое раздражение в начищенный паркет. Алекс стал невыносим! И жизнь с ним перестала быть легкой! С этим надо что-то делать, но… потом… Как говаривала Скарлет: «Об этом я подумаю завтра». А сейчас у нее есть дела поважнее.
Выбежав из дома, Лена нырнула в салон ждущей у подъезда машины, причем, даже не дождалась, когда шофер распахнет перед ней дверь, рванула ручку сама, да так резко, что сломала ноготь на указательном пальце. В другой день расстроилась бы, а сегодня плевать!
— Поехали, Миша, поехали! — прикрикнула она на зазевавшегося водителя. — Чего застыл?
Миша растерянно заморгал — госпожа Бергман ни разу не позволяла себя разговаривать со своими подчиненными в подобном тоне, — но тут же спрятал свое удивление за подобострастной улыбкой, выбросил недокуренную сигарету, завел мотор, вырулил на шоссе.
— Ресторан «Калинка-Малинка». Если можно побыстрее, — отчеканила Елена и вместо того, чтобы по всегдашней своей привычке достать из дипломата бумаги, вынула из сумочки пудреницу.
На этом чудеса не закончились: все дорогу госпожа Бергман приглаживала волосы, поправляла одежду, пудрилась, чем приводила шофера в еще большее замешательство: даже перед пресс-конференциями она так суетливо не прихорашивалась, обычно ей было все равно, насколько хорошо она выглядит.
Когда машина подкатила к помпезно разукрашенному крыльцу ресторана, Елена опять не дождалась, когда ей откроют дверь — выскочила, стоило Михаилу затормозить. Но у дверей приостановилась, сделала три глубоких вздоха, в последний раз поправила прическу, и вошла.
Сергей неспешно потягивал свой любимый «Кокур», неотрывно глядя на дверь. Он не хотел пропустить момента, когда Лена появиться в зале. Ему было интересно, екнет ли его сердце при виде ее или нет, раньше, помниться, оно оставалось холодным даже в те минуты, когда милая Леночка, орошая его грудь слезами, клялась ему в вечной любви. Но то было раньше, а теперь он стал старым и сентиментальным, теперь он сам рыдает в финале мелодрам…
Глупо? Быть может, но Сергей не чувствовал себя глупцом, напротив, ему казалось, что только теперь он по настоящему поумнел. Мужчина должен уметь сочувствовать, сопереживать, жалеть, в этом его настоящая сила, в этом его мудрость. Пойми он это сорок лет назад, все в его жизнь было бы по-другому… Но в свои тридцать он был глупым самонадеянным павлином, вертопрахом, пустышкой. Спустя десятилетие стал циничным, непримиримым, злым, он мстил всему миру (особенно слабой его половине) за то, что женщина, которую он любил больше жизни, так и не стала его женой. Он не понимал очевидных вещей, таких, например, что мир не виноват в том, что он несчастен… Дураком был, ладно хоть под старость поумнел, не так обидно: как говаривал один из героев его любимого Ремарка: «Не стыдно родиться глупцом, стыдно им умереть».
Сергей залпом допил плескавшееся на дне фужера вино, повернулся, чтобы подозвать официанта, но так и застыл с поднятой рукой.
Сердце затрепетало, подпрыгнуло к горлу и ухнуло куда-то в желудок.
По проходу шла Лена. Та самая Лена, которая клялась ему в вечной любви, орошая его грудь слезами. Нисколько не изменилась, не смотря на седину в волосах и сеточку разбегающихся к вискам морщин: те же широко распахнутые восторженные глаза, тот же полудетский румянец, та же обезоруживающая улыбка…
Она была безумно хорошая: женственная, грациозна, стройна.
Боже, каким он был дураком!
— Здравствуй, Сережа, — тихо сказала Лена, останавливаясь у стола. — Ты нисколько не изменился. Даже вино предпочитаешь все тоже…
— А ты изменилась… Похорошела… — Он поспешно встал, запоздало сообразив, что допустил бестактность — остался сидеть, когда дама стоит. — Присаживайся…
Она устроилась за столом, взяла в руки меню (кисти ее были тонкими, пальцы изящными, на безымянном поблескивал скромный платиновый ободок — обручальное кольцо), очень детально его изучила, но заказала только пятьдесят граммов коньяка. Сергей терпеливо ждал, когда она проштудирует список блюд, он понимал, что она всего лишь тянет время — ей необходима была пауза, чтобы выбрать линию поведения, но когда официант отошел, а она так и не подняла глаз, он перегнулся через стол, приблизил свое лицо к ее лицу и тихо сказал:
— Я рад, что ты все же согласилась со мной встретиться.
Она оторвалась от созерцания фарфоровой тарелки, подняла глаза, прямо посмотрела в его лицо и небрежно обронила:
— Ты так настаивал, я, правда, не понимаю зачем…
— Если бы я сказал, что просто хотел тебя увидеть, ты бы поверила?
— Нет, — не медля ни секунды, ответила она. — Я уже не та наивная дурочка, что была раньше…
— Ты никогда не была дурочкой. А твоя наивность мне всегда нравилась.
— Это было заметно, — сухо сказала она. — Ты с большим удовольствием ее воспользовался.
Сергей остро на нее посмотрел. Изменилась, однако, милашка Леночка, даром, что выглядит все той же девчонкой. Стала тверже, увереннее, агрессивнее. И Сергею эти метаморфозы понравились — ему всегда казалось, что Лене не хватало именно этих качеств. Если б она была такой, когда они встретились, он ни за что не отпустил бы ее…
— Я тебе ничего не обещал, надеюсь, ты это помнишь…
— Да, черт возьми, я помню! К сожалению, Сережа, я многого не могу забыть! В этом и проблема!
— Ты ненавидишь меня?
— Тебя? — Она задумчиво покачала головой. — Нет… Я тебя даже ни в чем не виню… Как там у Пушкина «… Вы были правы предо мной, я благодарна всей душой…». Я виню себя… А ненавижу ЕЕ…
— Лину?
— Если бы не она… — Лена замолчала, сжав губы в ниточку.