Шорер предупреждал его, что предчувствие насчет Дины Сильвер — это просто одержимость и подкрепить ее нечем. «Тебе абсолютно не на что опереться. Не знаю, что ты против нее имеешь. Почему бы тебе не поговорить о ней с кем-нибудь из твоих приятелей из этого их, как там его, Института — например, с тем старичком, от которого ты в таком восторге?»
В конце концов Михаэль вызвал для допроса Элишу Навеха. Юноша продолжал слоняться возле клиники Дины Сильвер, потом возле ее дома (она все еще не вставала с постели) и выглядел все более и более несчастным, по словам следившего за ним Раффи.
Сотрудничать он отказался, отрицал всякие отношения с Диной Сильвер, и, даже когда Михаэль напомнил ему, что она была его психотерапевтом в клинике, он и глазом не моргнул. Достучаться до него было невозможно.
Позже Михаэль сказал Хильдесхаймеру, что в течение всего допроса его не оставляло чувство, что юноша «был где-то в другом месте, в другом измерении, слышал чьи-то другие голоса, только не мой. Я попытался пригрозить, что мы поставим в известность его отца, что я его самого арестую за употребление наркотиков, но он лишь смотрел на меня этим пустым, отрешенным взглядом, как будто меня и не существует вовсе. Только когда я позволил ему идти — о чем буду сожалеть до конца дней своих, — я осознал, что он поднялся над страхом, а когда такое происходит, уже ничего поделать нельзя». Но их беседа состоялась гораздо позже, когда все уже было кончено.
Он отпустил молодого человека, так ничего из него и не вытянув; опять неудача. И опять Иувал жаловался, что отец скрипит зубами по ночам.
Наконец они получили ордер на прослушивание телефона в доме Сильвер, несмотря на высокий пост ее супруга, и Михаэль понадеялся, что, может, спасение придет отсюда. Две недели он слушал — с нулевым результатом. Он убедился, что она не болтлива по натуре, даже вынужденное болезнью сидение дома этого не изменило, а то, что она действительно больна, пришлось признать. За все время она говорила по телефону только со своими пациентами, Джо Линдером да несколькими другими психоаналитиками из Института.
Только позже Михаэль припомнил телефонный звонок в тот день, когда он сам ездил в больницу Хадасса Эйн-Керем. Дина Сильвер несколько раз произнесла «алло», на другом конце провода помолчали, потом раздался щелчок. Звонок удалось, как доложили Михаэлю, проследить до телефонной будки на Сионской площади, и он оставил это без внимания, пока не пришлось снова ехать в Хадассу. Но к тому времени, как сказал он впоследствии Хильдесхаймеру, было уже поздно.
16
После окончания курса психиатрии Шломо Голд дважды в месяц работал в больнице дежурным врачом по вызову. Еще шесть раз в месяц он дежурил дома, но только в самых крайних случаях его вызывали в неурочное время. Он всегда старался сделать так, чтобы его собственные дежурства не приходились на те ночи, когда больница Хадасса была дежурной по городу. Таким образом, можно рассчитывать на относительное спокойствие, объяснял он Рине, старшей медсестре отделения неотложной помощи.
В тот вторник в половине одиннадцатого вечера, когда началась ее смена, дежурной была больница на горе Скопус в другой части города, поэтому он надеется, что у него будет время сделать записи о психоаналитических сеансах со своими пациентами — в течение недели он сделать этого не успел, а завтра супервизия с Розенфельдом. Но он не прочь немножко поболтать, а тяжкие труды можно ненадолго и отложить.
Рина, коренастая одинокая женщина чуть за сорок, сочувственно глядела на него, сидя за своей конторкой; потом она склонила к нему плоское круглое лицо и игриво спросила:
— А вы и вправду сегодня собираетесь работать?
Голд смущенно покраснел. Ему никогда не удавалось поддерживать легкомысленные разговорчики кое-кого из своих приятелей, которые напропалую флиртовали с Риной и проводили долгие ночи своих дежурств в любовных развлечениях — при условии, конечно, что их больница не была дежурной.