— Готово. Все установлено. Мы займем позицию в спальне. Там есть ниша, где стена потоньше. Мы порядком намусорили, но все уберем. Потом.
Он посмотрел на старика с интересом, но, по мнению Михаэля, недостаточно почтительно, хотя Охайон специально и неоднократно предупредил всех, чтобы они вели себя со старым психоаналитиком со всей возможной — и невозможной — уважительностью.
Михаэль прибавил от себя извинения и обещал, что все приведут в порядок. Но Хильдесхаймера это, казалось, трогало менее всего. Он находился в другом мире, в ином времени, стоя у окна и глядя в запущенный сад, купавшийся в ярком сиянии весеннего дня, не проникавшего, однако, в комнату. По спине Михаэля пошел холодок, когда он вспомнил, что две недели назад старому человеку стукнуло восемьдесят.
Когда ровно в четыре прозвенел дверной звонок, полицейский эксперт Шаул и главный инспектор Охайон находились в полной готовности.
На ней было красное платье — то самое, в котором Михаэль видел ее в первый раз. Лицо было бледно, локон черных, как вороново крыло, волос падал на глаза. Грациозным движением откинув его назад, она спросила, улыбаясь:
— Мне лечь на кушетку?
Психоаналитик молча указал на кресло. Она присела, скрестив ноги, подобно фотомодели с обложки модного журнала. Михаэлю внезапно пришло на ум, что толстые лодыжки придают ей чуть потешный вид. Он словно впервые видел толстые запястья, короткие пальцы и изгрызенные ногти.
Сначала оба молчали. Дина заерзала в кресле, открыла рот, чтобы что-то сказать, но немедленно сжала губы. Из своего потаенного укрытия Михаэль видел лицо Хильдесхаймера только в профиль, но отлично слышал, как профессор спрашивает о ее самочувствии.
Она ответила:
— Спасибо. Я совсем здорова. — Она говорила низким, мягким голосом, четко выговаривая каждый слог.
— Недавно вы желали говорить со мной, — произнес старик. — Я полагаю, у вас возникла какая-то проблема.
Она снова отбросила волосы со лба, скрестила ноги и наконец ответила:
— Да. Сразу после смерти доктора Нейдорф. Потом я заболела, поэтому не звонила вам. Собиралась позвонить, как только оправлюсь, но теперь вопрос не представляется мне таким уж срочным. Вы хотели меня видеть. Произошло что-то новое?
— Новое? — переспросил старик.
— Я думала, возможно, что-то случилось и… — Она передвинулась в кресле.
Хильдесхаймер терпеливо ждал. Она не осмелилась спросить напрямую, чего он хочет от нее, напряжение выдавало себя в том, как беспокойно она то скрещивала, то снова распрямляла ноги. — Я думала, — сказала она более твердым голосом, — вы желали меня видеть в связи с моей презентацией, прочитали доклад и хотите сделать замечания…
— Почему вы решили, что у меня есть замечания? Вы не удовлетворены качеством своей работы?
Она улыбнулась — той самой, уже знакомой Михаэлю улыбкой, исказившей гримасой губы, и пояснила:
— Дело не в том, что я решила. У вас есть требования, не имеющие ничего общего с моим собственным мнением.
Рука старого профессора поднялась, затем опустилась на ручку кресла.
— Нет. Я хотел вас видеть по поводу вашей встречи с доктором Нейдорф.
Руки Дины Сильвер сжались.
— Какой встречи?
— Во-первых, той, которая состоялась до ее отъезда за границу, той, когда между вами произошли разногласия. — Хильдесхаймер как будто говорил о чем-то само собой разумеющемся и известном им обоим.
— Разногласия? — повторила Дина с наигранным недоумением.
Хильдесхаймер молчал.
— Она вам говорила о разногласиях? — спросила Дина, разглаживая руками мягкую шерсть платья.
Ответа не было.
— Что она вам сказала?
Но старик не отвечал ей. Она повторила вопрос еще дважды, сдвинулась в кресле, руки начали дрожать. Тогда она задала свой вопрос иначе, и голос ее окреп:
— Вы имеете в виду ту встречу перед ее отъездом? Она обещала, что все останется между нами и она никому не скажет.
Хильдесхаймер молчал.
— Хорошо, я скажу. Она критиковала меня, но это был очень особенный, личный вопрос; это не имеет отношения к делу.
Михаэль отметил, что Хильдесхаймер ни разу не обратился к ней по имени. Не меняя позы, ледяным голосом он произнес:
— Что вы называете личным вопросом? Совращение пациента? По-вашему, это личный вопрос?
Дина Сильвер окаменела. Потом глаза ее сузились, на лице появилось странное, коварное выражение.