Да, такая красота не оставила бы равнодушным самого бесчувственного из людей. Невозможно было не заметить совершенных черт лица в обрамлении поднятого капюшона шерстяной спортивной куртки. Дыхание перехватывало от горящего взгляда голубых миндалевидных глаз. На лице с выступающими скулами лежал отпечаток утонченности, одухотворенности. Но в нем читалась и чувственность, особенно в линии полных губ и завитках золотых волос. Михаэлю тут же пришел на ум Тадзио из «Смерти в Венеции». Затем он подумал о греческих статуях. Юноше было не более двадцати лет.
Женщина-полицейский, только что покинувшая зал, навела на него камеру и сделала снимок. Послышался щелчок, и она прошла мимо юноши, не обратившего внимания ни на нее, ни на ее фотоаппарат. Михаэль пошел за ней вниз и, повернувшись, обнаружил, что юноша стоит на прежнем месте в той же позе, что и раньше.
На нижней ступеньке он заметил Раффи Когана, во взгляде которого читалось: «Что дальше?» Михаэль велел ему следовать за юношей в шерстяной куртке, следить за ним и ни в коем случае не выпускать из виду. Раффи сделал вопросительный жест, и Михаэль проговорил:
— Я сам пока ничего не знаю; просто иди за ним и выясни, кто он.
Раффи кивнул, лицо его приобрело сосредоточенное выражение, и Михаэль, оглянувшись, увидал, как он медленно движется по ступенькам к юноше, опустив глаза. Хотя он абсолютно доверял Раффи, его опыту и умению, но все же задержал дыхание, подобно охотнику, опасающемуся, что напарник наделает шума и спугнет дичь. Он подумал, не проследить ли за юношей самому, но немедленно отверг эту мысль. Не могу же я быть сразу во всех местах, твердо сказал он себе и двинулся к автостоянке.
Ну и кто на подозрении, спросил он себя, забираясь в машину и садясь на пассажирское сиденье. Всем ясно, что кто-то из этой публики замешан в убийстве. Как они могут жить с этой мыслью? Как могут вместе печалиться, ехать вместе в автомобилях, не зная, кто виновен?
Тот же вопрос он задал вслух. Цилла, занявшая свое место в процессии, первой подала голос.
— Ну, — сказала она, подбирая слова, — у людей есть защитные механизмы. Они просто отвергают мысль, что убийца где-то рядом. Люди, которых они любят и думают, что знают, выше подозрений.
Эли сперва помолчал, а затем заметил, что, насколько он может судить, коллеги Нейдорф испытывали скорее подавленность и скорбь, чем тревогу и подозрения.
— Возможно, требуется время, чтобы пришло осознание. Похороны — не место для подозрений.
С заднего сиденья послышался вздох. Прикрывая ладонью зажженную спичку, Михаэль заметил, что, насколько он может судить, преобладающей эмоцией был гнев.
— Да, они выглядели опечаленными и напуганными, но прежде всего — разгневанными.
Они молчали, пока не добрались до извилистой дороги, ведущей к кладбищу в Гиват-Шаул. Начал моросить дождь. Цилла включила дворники, и они, осушая ветровое стекло, издавали поскрипывание, от которого Михаэль покрылся гусиной кожей. Цилла отключила их, но когда стекло покрылось капельками дождя, снова включила, оправдываясь плохой видимостью и скользкой дорогой.
Только когда они находились в полумиле от кладбища и проезжали мимо гранитных мастерских, Михаэль упомянул юношу и так описал его, что Цилла удивилась:
— Как это я могла его не заметить?
Снова помолчали, затем Эли заговорил о поездке в Вифлеем.
— Почему бы не привезти садовника для допроса в Русское подворье, — спросил он, — и вообще, зачем ехать нам обоим?
Михаэль объяснил, что не уверен в своем арабском:
— Нельзя вести допрос, пытаясь переводить с марокканского на иорданский диалект; нужно говорить бегло и уверенно.
Но почему бы ему, Эли, не поехать одному и не дать Михаэлю возможность заняться другими делами; ехать вдвоем — только время тратить попусту.
— Да, — согласился Михаэль, — но нельзя же разочаровывать Гидони — он ждет меня на кофе.
Цилла презрительно фыркнула:
— Ну и причина!
Но настаивать дольше не осмелились ни тот, ни другая. Хотя Михаэль не старался держать видимую дистанцию между собой и подчиненными, они всегда знали предел, дальше которого заходить опасно.