Нимрода вдруг осенило.
— Катрин-Луиза Дюбонне, — уверенно произнес он, выговаривая раздельно каждый слог. Это имя явно произвело на него глубокое впечатление.
Да, согласились Гиллель и Нава, именно о ней шла речь. Обнаружилось, что Нава встречалась с ней много лет назад, когда та останавливалась у них во время конференции, проходившей в Институте.
— Тогда мне казалось, что она старше меня на тысячу лет — старая-престарая, с шапкой белых как снег волос. Я не говорила с ней, потому что совсем не знала французского, да и английского, впрочем, тоже.
Нава говорила низким голосом, слова прерывались всхлипываниями.
Нимрод, однако, утверждал, что вряд ли она была намного старше их матери.
— Они потом переписывались, — сказал он. — Я знаю это из-за марок. Я тогда был еще мальчишкой и собирал марки.
— «Тогда» — это когда? — с нетерпением спросил Михаэль.
Нимрод прикинул в уме и ответил:
— В первый раз я видел ее девять лет назад. После она останавливалась у нас еще дважды, оба раза во время конференций. В последний раз приезжала два года назад и снова привозила мне марки, хотя я уже забросил коллекцию и служил в армии.
Гиллель вышел из комнаты. Через пару минут он вернулся, сказал, что малыш спит, и протянул Михаэлю записку с именем и парижским номером телефона. Михаэль повернулся к Наве и спросил, были ли ее мать с француженкой близкими друзьями.
Нимрод опередил сестру:
— Не ближе, чем со всеми остальными. Она звала ее Кати. Не думаю, чтобы у матери были близкие подруги; она была не из тех, кто любит интимную болтовню по телефону. Но она, должно быть, была привязана к этой женщине, а однажды сказала мне, что глубоко уважает ее.
Нава бросила на брата извиняющий взгляд и возразила, что, хотя их мать и была довольно замкнутой, конечно же, у нее были друзья.
— И кто же? Приведи хоть один пример, — запальчиво воскликнул Нимрод, но тут же поспешно сказал: — Не важно, не обращайте внимания.
Однако Михаэль считал, что это как раз стоит внимания. Нава хранила молчание, Нимрод ушел в себя, и тогда Гиллель пояснил:
— О личной жизни Евы известно мало, она была замкнутым человеком, но всегда отзывалась о француженке как о «друге, которому она может доверять». Я в точности помню эти слова, поскольку странно было слышать такое из уст Евы.
Почему она не поговорила с Хильдесхаймером? — вновь спросил себя Михаэль и вслух поинтересовался, каковы были ее отношения со старым психоаналитиком.
В первый раз все трое заулыбались; даже Нимрод поднял голову, и губы его тронула улыбка.
— Вы ведь его видели? — пожалуй, излишне любопытно поинтересовался он. — Потрясающий старик, правда?
Улыбка придала его лицу детски наивное выражение.
Гиллель извиняющимся тоном произнес, что встречался с Хильдесхаймером лишь несколько раз, но тот показался ему «грандиозной личностью», и улыбка исчезла с лица Нимрода так же внезапно, как появилась.
Нава сказала, что у них с матерью были теплые, близкие отношения.
— Он самый близкий для нее человек — то есть был, я имела в виду. — Опять слезы в глазах. — Я относилась к нему как к члену семьи, — сказала она сдавленным голосом, кутаясь в широкий бесформенный халат.
Она вовсе не хорошенькая, подумал Михаэль, даже совсем некрасивая; ему припомнился ее вскрик у открытой могилы. Как, интересно, она чувствовала себя рядом с красавицей матерью, как они уживались вместе, что Ева Нейдорф с ее утонченным эстетическим восприятием думала о невыразительной внешности дочери? Свои темные волосы она безжалостно зачесывала за уши и любой выскользнувший завиток тут же машинально возвращала на место.
Вслух он спросил об отношениях Нейдорф с коллегами по Институту. Все трое, каждый по-своему, стали утверждать, что ее обожал каждый.
— Если вы ищете врагов, как у вас там принято, — сказал Гиллель, — тех, кто жаждал причинить ей вред, то не найдете никого. Она за всю жизнь и мухи не обидела, никто не желал ей плохого, — он понял, как нелепо звучат его слова, и быстро добавил: — До сих пор, во всяком случае, я не знал ни единого человека, который желал бы ей зла.
Он аккуратно поправил очки.
Михаэль осторожно спросил, не станут ли они возражать против осмотра их чикагского дома.