- Ему удалось тогда мягко осадить их, не преступая грань, но и возвращая в рамки. Фотосессия тогда действительно удалась, не знаю, может быть, потому что Солдат хорошо руководил, а может быть я была в ударе. Неважно. - Проклятое слово. Оно снова и снова возвращается в мою речь, но мне действительно сейчас ничего не важно, кроме той пустоты, что кажется, пожирается меня изнутри. Это одновременно и сладко и больно вспоминать, мучительно в какой-то степени, и в какой-то момент я чувствую себя заядлой мазохисткой, не способной сохранить внутри себя те воспоминания, которые до сих пор кажутся чем-то невероятным, какой-то странной сказкой, не заслужившей счастливого конца.
- Он сам предложил мне вторую личную фотосессию. Не знаю, что у него было в голове в тот момент. Я даже не задумывалась о том, что может быть еще что-то кроме этой чертовой съемки. - И, правда, все в штатном режиме, никаких предпосылок. Стандартная локация с минимумом людей и красивым фоном в виде скал и гор. - В какой момент что-то изменилось, я не знаю. - Закусываю губу. Андрей достаточно давно знает меня как человека, но не знает как фотографа и сейчас вместе с личными эмоциями приходится объяснять ему прописные истины. - Для меня как фотографа, любая модель - не имеет пола. Она или он - чистый лист, не вызывающий никаких эмоций, кроме вдохновения и творческого порыва. Никакой сексуальной подоплеки даже если модель будет обнажена. - В глазах Андрея вижу скептицизм - ну естественно, все уверены, что фотографы спят со своими моделям, как и художники. Чуть усмехаюсь - периодически приходилось за день снимать восемь-десять моделей, там бы и на фотографии собственно времени не осталось. Ирония и ехидство как щит опускаются на сознание, вынуждая хоть немного взять контроль над своими эмоциями. Боль уже не режущая, а тупая, холодная, как его пальцы всего несколько дней назад, и его глаза, застывшие в отражении неба. Но от этого не легче.
- Что я чувствовала, когда в очередной раз, опустив фотоаппарат, оказалась внезапно прижатой к скале... не помню. - И не лгу. Я помню только холодные глаза, слишком пристально, слишком внезапно сменившие выражение, от которого хотелось бежать, и одновременно таять, оцепенение и глупая мысль не разжимать пальцев, в которых был фотоаппарат. И горечь... от осознания того, что, пожалуй, единственный, кто оставался просто другом, оказался таким же как и все, и одновременно собственное бессилие от осознания, что мне и правда хотелось этого поцелуя, хотелось до одури, и неспособности признаться самой себе в этой слабости. Как и хотелось того, что было после, упоенно, безумно, по звериному быстро и как-то слишком нежно. Нежно настолько, что сводило скулы, а на губах застывало не имя, прозвище, но не то, жестокое, данное в лицо, а совсем иное. Солдатик... мой стойкий оловянный солдатик.
Пальцы нервно сжимают стакан, а блуждающая улыбка, отражающаяся в стеклянной поверхности грязного окна, кажется безумной, и настолько откровенной, именно сейчас, когда я снова переживала те мгновения, те сладострастные минуты, не опошленные ни чем, и ни кем, никому не принадлежавшие кроме нас двоих. Никогда и не для кого не раскрывавшиеся так, как это было тогда. Безумие, бесконечный амок, затянувшийся с одного мгновения на долгие два года, на слишком короткие два года. Острый коктейль, обжигающий губы, и оставляющий ожоги на сердце и душе.
- Сова. - Собственное имя чужим голосом звучит почти как оскорбление. Перевожу взгляд, пытаясь совладать с эмоциями, и вижу непонимание в глазах Андрея. - Маленькая... ты раздавишь стакан. - Чужие руки касаются кожи, мягко, но сильно разжимая побелевшие пальцы, и сжимая ледяные ладони в своих, больших, теплых, но чужих, таких инородных на бледной коже. - Я могу позвать врача. Тебе надо успокоиться. - Он внимателен и обходителен, он, повидавший слишком многих убитых горем родственников, циничный и жестокий, сейчас просто пытается дать мне снова дышать, снова вернуться сюда. Но его тепла слишком мало.
- Ты знаешь... - Внезапно вполне серьезно и спокойно смотрю в глаза Андрея. - Незадолго до нашего знакомства с Солдатом - я до сих пор не могу назвать его имени. - Я начинала спиваться. От скуки, от безысходности, от ощущения не нужности. Я - существо, которому не нужно было ничего, кроме внимания, интереса, минимальной заботы. Все что мне было нужно, я могла получить сама, но дать себе ощущение нужности и защищенности я не могла. Он мне его дал. А я не смогла его защитить.
Хуже боли физической, только боль душевная. Это то, что невозможно передать, невозможно пережить, невозможно преодолеть никакими лекарствами, разве что кроме наркотиков и то, всего лишь на недолгое время. Его нет слишком мало, но рука не тянется, ни к бутылке, ни к шприцу. Только острая злость. Жестокая и холодная. Хочется смерти.