— Да, може, вин не хоче, — сердито сказал Удав. — Може, тоди и я на що сгожуся?
— Може, и сгодишься, — кивнул Стольник. — А все-таки мне желательно от самого нашего кавалера ответ получить. Ты что из себя недоумка бздиловатого корчишь? Не понимаешь, что ли, если не ты, значит, все мы на ней потопчемся? Так заклепаем, что жива не будет.
— А ты не сдурел, Стольник? — подал голос только что вошедший Бирюк. — Сам же говорил: заложники — наша крыша. Крыша, а не матрасы!
— Заткни пасть, Бирюк! — огрызнулся Стольник. — Ты раньше помалкивал — и правильно делал! Мне нужен этот фраер, понимаешь? Нужен с ручками и ножками! Ты посмотри на него! Ты что же, ничего не понял? Да я его насквозь, падлу, вижу. Та девчонка убитая, про которую он говорил, — она ему не чужая. Видел небось, как его било-колотило, когда о ней говорил? Хинган — это его рук дело, век воли не видать! И не зря он нам тех двух бычков сдал: побоялся, уйдут они от него, из рук выскользнут. Что-то я такое от вертухаев слышал, будто лепило наш сам себя, добровольно в нашу тошниловку на работу назначил. В такую-то дыру! Ишь, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, вы на него только поглядите! Небось с Хинганом расправился, а теперь грабки тянул к тем двум субчикам. Скажешь — нет? Да вы на его рожу посмотрите, ну?!
Герман резко отвернулся, пытаясь защититься от взглядов. Но, похоже, опоздал…
Да, можно было не сомневаться: ошеломленный этой нечеловеческой догадливостью Стольника, он сам себя выдал.
— Так вот, урки, слушайте меня: я этого умельца замазать хочу. И все, базар окончен! Мое слово. А если он сейчас опять из себя целку строить будет, то расстегивайте штаны, вынимайте свайки!
Герман рванулся вперед — и вдруг что-то обвилось вокруг него, прильнуло мягко. Опустил налившиеся кровью глаза — и встретился взглядом с Альбиной.
Она смотрела так… — Пожалуйста, — прошептала, чуть шевеля губами. — Сделай это… чего они хотят.
— Бачь! — восторженно взвизгнул Удав. — Дивчинка сама хоче!
— Если есть проблемы, — негромко сказал Стольник, — можно попробовать ав-ав. Очень возбуждает. Или еще говорят, есть какой-то лягушачий минет. Никогда не испытывал, а как охота-а…
Он стоял совсем близко, и Герман ощущал волны мелкой, похотливой дрожи, сотрясавшей это жилистое тело.
Альбина спрятала лицо на груди Германа. Теплое дыхание пробивалось сквозь его одежду. Он ощущал шевеление губ и знал, что она по-прежнему шепчет:
— Пожалуйста… пожалуйста…
До какого же отчаяния надо дойти, чтобы просить его об этом!
Глуша в горле стон, Герман уткнулся в ее мягкие, растрепавшиеся волосы.
«Господи… — сердце колотилось, как сумасшедшее, кровь болью отдавалась в висках, — господи, помоги мне… помоги!»
— Давай, ну! — подзуживал Стольник. — Не тяни резину. И ты тоже не стой, как деревяшка, зажигай мужчину!
Герман ощутил, как руки Альбины скользнули ему под пуловер, медленно потянули вверх. И вдруг она громко, отчаянно вскрикнула, ударилась головой в грудь Германа, зашлась слезами, неразборчивыми криками…
— Ладно, хватит!
Чья-то рука резко оторвала Альбину от Германа.
Девушка забилась, закричала. Герман метнулся вперед, опять схватил ее, прижал, пробормотал, глядя куда-то, но ничего не видя:
— Хорошо, я сделаю это, только не трогайте ее!
— Ничего ты не сделаешь, понял?
У Германа чуть посветлело в глазах, и он увидел Бирюка, который стоял рядом, отстраняя Стольника:
— Хватит! Хватит, я сказал! Мы сюда зачем пришли? Чтобы взять свободу! Ты говорил, может, придется положить пару-тройку вертухаев, но ты не говорил, что придется девчонок насиловать. А это без меня, понял? Меня при этом не будет. И тебе не позволю!
Он толкнул Стольника к стене.
— Ты знаешь, почему я здесь? Мою сестру разложили на столе, в кафе, где она работала… пятеро таких же подонков, как ты!
Он выбросил вперед указательный палец.
— Как ты! Как ты! — ткнул в Ваху, в Удава.
— И как ты, надо полагать? — спросил Стольник, вскидывая пистолет и выстрелом отбрасывая Бирюка от себя. — Растыкался тут! А ведь я с тобою вместе свиней не пас. Да…
Герман перехватил Бирюка, опустил на пол. Тот шарил по груди руками, а взгляд его не отрывался от Альбины:
— Таня…Таня, ты пришла. Закроешь мне глаза. Это не страшно, мне не больно, ты не плачь! Умирать… ничего…
Он забил по полу ногами… затих.
— Еще один, — мрачно подытожил Ваха. — Помнишь, что я тебе сказал, а, Стольник? Теперь нас уже пятеро. Может, пора и…
— Зеки! — криком перебил его вбежавший в палату заключенный, стороживший входную дверь. — Вы что, оглохли? Вертушка гудит!
Все разом вскинули головы к потолку и разом услышали грохот винта, разбивающего небо вдребезги.
— Готовьсь! — крикнул Стольник, перекрывая нарастающий грохот и одновременно подбирая выпавший из руки пистолет. — Э, лепила, куда пялишься? Не про тебя игрушка! Ладно, пока оставим наши разговоры. Нас пятеро — заложников шестеро. Разбирайте по одному. Доктор со мной, девку возьмет Ваха. Смотри, лепило, две жизни на одной своей тянешь! Чуть что, я тебя положу, а Ваха — ее. Удав! Ты держи вертухая. Толстый бабец пусть бежит с Бензолем, а Кныш возьмет двух сявок. Как только застучат по окнам, открываем двери — и вперед.
— А чучела с вышек нас не грохнут? — мрачно поинтересовался Ваха. — Небось Китаев там уже снайперов понаставил, как этот и предупреждал, — кивнул он на Германа.
— Ну вот, теперь, видишь, и ты его слушать стал? — хохотнул Стольник. — А ты не слушай, не надо. Ничего, прорвемся! Если вертушка села на плац, тут бежать всего ничего. Винт режет воздух, собьет им прицел. Да и вы сами бегите порезвей, позатейливей, этими шалявыми прикрывайтесь, они понадежнее кевларовых жилетов будут.
По прутьям оконной решетки снаружи трижды грохнули чем-то тяжелым.
— Сигнал! — обрадовался Стольник, клещом впиваясь в руку Германа. — Не дергайся, очень тебя прошу, не дергайся! Ваха, смотри, если что…
— Понял, не русский дурак! — огрызнулся Ваха, крепко прижавший к себе Альбину.
— Внимание! — надсаживался Стольник. — Первым идет Ваха, проверяет вертушку, дает нам отмашку. Если все в порядке — за ним Удав, потом я, потом Кныш с малолетками, замыкает Бензоль с вертухаем под мышкой. Все поняли? Тогда пошли!
Дверь распахнулась. Ваха бросился вперед короткими, неровными перебежками, чуть не волоча на себе Альбину. Ветер, поднятый винтом, сбивал с ног. По уговору, пилоты не должны были глушить мотор, чтобы вертолет в любую минуту мог взлететь. Ваха с Альбиной взбежали по трапику, скрылись внутри.
Время тянулось невыносимо. Наконец пара снова выросла в проеме люка: впереди Альбина, за ее спиной — еле различимый Ваха. Чеченец трижды сделал отмашку.
— Пошли! — крикнул Стольник Удаву, и тот поволок вперед Регину Теофиловну.
Эти двое продвигались куда медленнее, но вот и они наконец добрались до вертолета.
Альбина с Вахой снова показались в дверях. Отмашка.
— Ну, лепило… — выдохнул Стольник, сильнейшим толчком выбрасывая Германа из дверей и пряча голову куда-то ему под мышку. — Шевели ногами!
Тот неловко побежал. Дуло больно упиралось в бок, мешало дышать. Сердце частило, как никогда. Ног он не ощущал.
«А ведь никто не мешает Стольнику пристрелить меня, как только все окажутся в вертолете, — мелькнула мысль. — И тогда она останется одна…»
Мысль о собственной смерти казалась совершенно нереальной. Гораздо больше мучило сейчас Германа, что он вынужден бежать, волоча на себе эту ядовитую тварь, и не иметь возможности и силы сбросить Стольника, раздавить его.
Он ничего не смог… как тряпка. Он не смог спасти себя, ее, других… тащится, как овца на заклание, готовый покорно принять свою участь, и если Китаев не понял его намеков, если ничего не предпринял, то дальнейшую участь Германа Налетова можно предугадать очень легко. А что тогда будет с Альбиной?