– Ты это только теперь понял? – спросил Виктор. – Им не нужна наша промышленность, особенно перерабатывающая. Им даже не нужна наша добывающая промышленность. Им просто нужно нас опустить, чтобы и у нас не было.
– Собака на сене? – то ли спросил, то ли утверждал Семён. – Но зачем? Мы столько лет дружим семьями?
– Как говорят, – опять вмешался в разговор Виктор, – «ничего личного, только бизнес».
– Но ведь и не бизнес, – вставил Семён.
– Да, не бизнес. Политика. Это покруче бизнеса будет. Главное, не отвертеться. В бизнесе можно быть хозяином, а в политике ты всегда подданный.
В машине повисла тишина.
– Я завтра на рассвете вместе с президентом лечу в Китай, – сказал я Семёну новость, которую он ещё не слышал, – утром звонили из администрации президента. Андрей как раз поехал проверить, какие проекты контрактов подготовили наши топ-менеджеры. Мы должны сделать китайцам очень привлекательные предложения. Кремль разворачивает рынок на Восток и пытается заинтересовать наших восточных партнёров всем, чем только можно. Ты помнишь, ещё год назад они закидывали удочку по поводу редкоземельных. Но тогда не пошло. Сейчас всё меняется. Страна меняет ориентацию с Запада на Восток.
– То есть сбегаешь? – откровенно спросил Семён. – Изящное решение.
– Прости, я не успел тебе сказать из-за похорон, – продолжил я, не уточняя, решил ли президент сам пригласить меня в поездку или же это была моя, то есть Виктора, инициатива, – останешься за меня.
Разговор подхватил Виктор:
– С Крисом веди себя, как ни в чём не бывало. Он тоже не может позволить себе ослушаться высшую власть. Бывают предложения, от которых не могут отказаться даже олигархи или главы транснациональных корпораций.
– А что мы ему скажем?
– Сегодня за ужином и объявим. Правда, думаю, для него это не будет новостью. Он сейчас встречается с нашими либералами, среди которых есть и правительственные мужи, так что ему сообщат.
– А он не может перенести подписание на сегодня? – спросил я.
– Может, но не сделает, – ответил Виктор, – потому что официально узнает об этом только вечером. Предложим перенести подписание договора на две-три недели. И пусть это случится в Лондоне. Ситуация в стране меняется быстро. В конце концов, что-нибудь придумаем, чтобы сделать тебя невыездным, если юристы не найдут, к чему придраться.
– Как невыездным? – удивился я.
– Попросим наших партнёров в Штатах внести тебя в очередной санкционный список. За твою финансовую поддержку Кремля.
– Хорошо, – согласился я. Обращаясь к Виктору, я решил спросить его напрямую, понимая, что вопрос Ярыгина просто обязан был меня поставить в тупик, ведь для него я ничего не знаю о меморандуме. Перед Ярыгиным я выкрутился, но как выкручиваться перед «нашими»?
– О каком меморандуме говорил Ярыгин?
Виктор напрягся. Семён удивился. Но я понял, оба знают, о чём речь.
– Поговорим об этом позже, – сказал Виктор, – сейчас же нам надо обсудить, как вести себя с Крисом.
Я уже знал всех сопровождающих его лиц, с которыми мне предстоит встретиться на ужине. Виктор прочитал нам с Семёном чуть ли не лекцию, с кем и о чём говорить следует, а какие разговоры лучше пресекать сразу же.
– Мы на крючке? – спросил Семён.
Я догадался, что он имеет в виду прослушку.
– Мы всегда на крючке, – ответил Виктор, – слишком жирная рыба.
Шутка получилась грустной. Во всяком случае, в глазах Семёна промелькнуло именно это чувство. Я понял: парень хочет чувствовать себя дома, как дома, а не как на сцене театра перед публикой, которая даже не заплатила за билет.
Шахматы
Вечером за ужином дома также собрались гости. Правда, это уже были близкие родственники и самые лучшие друзья Анны Андреевны. Случайных людей здесь не было и быть не могло. Виктор лично составил списки приглашённых, предварительно оговорив со мной каждую кандидатуру. Почти всех я сегодня уже видел на прощальной церемонии.
За ужином много говорилось об умершей: светлая ей память. Я наблюдал за произносившими речи. Естественно, слова были самые добрые, какие только могут быть на свете. Кто-то произносил их, как по бумажке читал, стараясь выдавить из себя подобие слезы. У кого-то слёзы текли сами и не давали словам литься, как полноводной реке. Такая речь была отчасти сумбурной, но очень чувственной и, возможно, искренней. Впрочем, об Анне Андреевне, как о человеке, трудно было сказать что-либо плохое. Другое дело: она была матерью олигарха, и, произнося душещипательные слова, каждый знал, чья она мать, и именно это накладывало отпечаток на речи и их искренность.