– Я пошутил. Конечно, помню. Разве такое забудешь!
Я даже улыбнулся, чтобы получилось убедительнее. Тем более что я вспомнил фотографии с Джеймсом Кэмероном из изученного мной семейного архива. Но совершенно не хотелось врать, развивая эту тему. На помощь пришёл Иван:
– Хороший фильм. Режиссёр, да и оператор тоже, – настоящие мастера. Я его вот уже третий раз смотрю, а всё равно нравится. Хотя и фантастика. Не мой любимый жанр. Это ты, Олег, всегда любил Саймака и Брэдбери, Стругацких и Беляева. Сколько вас с Дмитрием помню, в детстве и юности вы только и читали, что научную фантастику. Да ещё учебники.
– Пап! А помнишь, ты мне обещал, что когда я вырасту, мы поедем в Голливуд?
– Я думал, ты забыла, – притворился я.
– Нет. Давай на Рождество ты сдержишь своё обещание!
Наташа с надеждой смотрела на меня. Я не мог разбить её детские мечты:
– Давай! – только и ответил я.
– А меня почему никто не спрашивает? – услышали мы голос Лены, которая, оказывается, так и не ушла, а остановилась в дверях, слушая наш разговор.
– Мам! Вот сейчас и спросим! А чего спросить-то? Ты поедешь с нами в Голливуд? И кого ещё спросить? Кто-нибудь тоже туда хочет поехать?
Наташка скороговоркой, чуть дурачась, выпалила эти вопросы.
– Например, меня, – вставил своё слово Семён.
– Нечего тебе делать в Голливуде, – как отрезала, заявила Наташка, – и вообще: я, может быть, хочу только с папой туда съездить.
– Да? – спросила Лена. Весь её вид выражал удивление.
Иван засмеялся:
– Чего это ты так строго с мамой? – спросил он Наташку, стараясь свести весь разговор к шутке. – Боишься, отшлёпает в присутствии Брэда Пита или Тома Круса?
– Ну, вы меня совсем за монстра считаете, – рассмеялась Лена.
– Нет, правда, пап, – продолжала гнуть свою линию Наташка, – давай вдвоём махнём в Голливуд. Мы теперь так редко видимся.
Я, соглашаясь, кивнул головой. До Нового Года время ещё есть, всё может измениться. Да и не поедем мы вдвоём. Как минимум, Виктор будет рядом.
Наташка победила. Весь её вид говорил об этом. Она вскочила с дивана, подбежала ко мне, чмокнула в щёку и стремительно выбежала из кинозала, чуть не сбив с ног застывшую в дверях Лену.
– Что это было? – спросила Лена, обращаясь к нам всем.
– Детский протест, – ответил Семён.
– Против чего протест и почему детский? Наталье уже двадцать лет.
– Мам! Не бери в голову! Вот именно уже двадцать, и ей хочется свободы действий. В университете-то такой свободы нет. Да и папа, действительно, теперь редко к нам приезжает. Вот она и скучает. Дочери же они всегда больше папкины, чем мамкины.
Семён был так рассудителен, что Лена, в бессилии как-то повлиять на ситуацию, махнула рукой, как бы отмахнувшись от неё, и исчезла из дверного проёма.
Мы с Иваном тоже было собрались последовать за ней, но нас остановили слова Семёна, навеянные то ли просмотром фильма, то ли чем-то ещё:
– Почему, когда люди добиваются больших денег, они становятся монстрами?
– Крис – тоже монстр? – быстро в тон ему спросил Иван.
– Возможно, – в голосе Семёна мне послышалась растерянность. Я понял, что парню нужен доверительный разговор, и устроился рядом с ним на диване, приняв полу лежачее положение. Иван последовал моему примеру.
– Что тебя в нём напрягает? – спросил я.
– Он вроде бы искренний и неискренний, добрый и недобрый, честный и нечестный одновременно. В нём как будто бы два человека, которые существуют и действуют одновременно.
Семён, казалось, задумался над тем, чтобы выразить свою мысль понятнее. После непродолжительной паузы, которую мы с Иваном не стали разбивать, он продолжил:
– В фильме глава корпорации выполнял свой долг: очищал месторождение. Ничего личного – только бизнес. Казалось бы, он действовал даже не в своих интересах, хотя, конечно, свои дивиденды он получит, а в интересах компании. Его эго подчинено эго компании. И с точки зрения человека, например, главы семейства, он тоже действовал правильно: выполнял свою работу, за которую хорошо получает, обеспечивая, таким образом, благосостояние семьи. И, однако, он не прав. Потому что потерял нравственные ориентиры, не правильно расставил приоритеты. Но ведь не он расставил. За него их расставила существующая система, когда ради прибыли можно всё, когда люди, пусть даже не такие как мы, но разумные существа, являются помехой, которую можно устранить физически. Да и даже если не люди, а просто животные. Разве они должны быть убиты ради благосостояния компании? Или ради того, чтобы другие разумные существа удовлетворили свои потребности в том или ином ресурсе? Где та грань, за которую перешагивать нельзя, иначе перестаёшь быть человеком?