– Почему?
– Признаться, я абсолютно уверен в нашей победе над женевцами. Мы лишком далеки от них, и сейчас требуется лишь перерезать последнюю связующую ниточку. Возможно, эта моя уверенность покажется вам иррациональной...
– Отчего же. Таково, по-моему, общее настроение.
– Вероятно, вы правы. Тем лучше. Так нам будет проще понять друг друга. Понимаете, как профессионал я знаю совершенно точно: чем больше мы наберем парней с сумасшедшими глазами, тем больше мы потеряем. Мы нуждаемся в спокойных и очень спокойных людях.
– Что ж, рад слышать.
Старик помялся и произнес:
– Не должен бы, но... Буду с вами честен. С того момента, как вы с нами связались у вас не было иного пути.
– Не понимаю.
– Положение дел не оставляет иллюзий. Силы безопасности гребут под себя всех, кто способен передвигаться на своих двоих и членораздельно разговаривать. А тут – специалист вашего класса изъявил интерес... Поверьте, военное ведомство просто не дало бы вам отыскать работу в другом месте.
– Как?
– Самыми радикальными методами.
– Поверьте и вы, я не стал бы военным под нажимом.
– Вам не оставили бы выбора.
– Выбор есть всегда. На худой конец, я сдох бы от голода.
– Вы серьезно?
– Мне нравится место, в котором я родился и живу, я хотел бы наподдать женевцам, и офицером стать мне в конце концов захотелось... Но Бог свидетель, ни одна сволочь меня не переупрямит. Лучше быть никем, лучше не жить, чем жить по чужой указке.
– Вы говорите совершенно спокойно...
– Все мое поколение таково. Таков наш образ жизни. Даже на самом приземленном, на самом бытовом уровне.
Старик издал сухой смешок. Как будто поперхнулся.
– А впрочем, вы знаете, я вас понимаю. Мы и сами были такими, просто в вас это качество более... как бы правильнее сказать? В общем, его концентрация выше. Извините.
– Вы были прямы со мной. Спасибо.
– У вас по контракту еще 72 часа на отдых и обустройство личных дел. Не опаздывайте. И вот еще что: в следующий раз, когда мы встретимся, если встретимся, конечно, у нас уже не будет такой беседы.
– Почему?
– Вы обязаны будете отдать честь и начать со слов: «Разрешить обратиться, господин полковник!»
...Теперь Сомову предстояло сообщить Катеньке три важные вещи: во-первых, рассказать про свою к ней любовь; во-вторых, что по этой самой любви он с утра хрястнул военным контрактом; в-третьих, попросить руки и предложить взамен сердце.
Отличная по большому счету идея: подарить розы, щедро усыпанные дохлыми лягушками...
Минуло два месяца, как они стали жить вместе в его доме. Увертюру для каждого вечера выбирала она. Это мог быть душ, ужин или постель – чуть ли не от самого порога. В тех случаях, когда постель не становилась первым номером программы, она неизменно бывала вторым. Катенька приходила домой усталая до смерти. Диспетчеру подземки нужна не голова, а компьютер, и такую электронно-вычислительную голову следовало выводить из мира сетей, поездов и потенциальных аварий очень ласково и бережно... Иначе ведь и во сне примется бормотать о каком-то, прости Господи, переключении с линии на линию.
Именно постели он не мог ей сегодня дать. Вышло бы как-то... нечестно. Это если рассуждать в категориях голоштанного детства, то есть в самых правильных. Во категориях взрослого бытия все то же звучало бы исключительно сложно и неоднозначно, однако под покровом психоаналитической сложности пряталось бы лишенной всякой серьезности, но почему-то способное больно уязвить слово «нечестно». Нечестно, да и все тут. Сомов отдавал себе отчет в последствиях. Кто ее знает, Катеньку, может ведь просто повернуться и уйти... Вот у них все закончится, и тут он сообщит, мол, какие у меня к тебе нежные чувства, сдуреть можно, желаешь ли быть офицерскою женой? А она – хрясь по роже и шмыг в дверь... А за десять минут до того он был бы с нею одной плотью, и вышло бы, что был то ли напоследок, то ли впрок. Попользовался, одним словом. Не поймешь, какое слово отвратительнее: «напоследок» или «впрок»?
С Катей Сомов хотел быть либо навсегда, либо никак.
Бог дал ему маленькую передышку. Сегодня первым номером Катенька назначила ужин. Все шло по заведенному порядку, словно гамма, сыгранная многое множество раз... И Виктор все прикидывал, как бы ему получше начать, и какое бы выдать предисловие... поуместнее. А потом отложил вилку и взял Катю, сидевшую напротив, через стол, за руку.
– Я люблю тебя.
Ужин прервался на ноте фа.
Катя встала, перешла на его сторону и сомовскую голову к своему животу.
– Я, знаешь ли, очень ждала.
Нагнулась и потерлась виском о висок.
– Мы не с того сегодня начали, Витя. Пойдем со мной. Иди же.
– Подожди! Подожди... Я завербовался в силы безопасности... Осталось шестьдесят часов до... казарменного режима.
– Что?!
– Через шестьдесят часов я перейду на казарменный режим. Первые увольнительные, говорят, не раньше то ли четвертого, то ли пятого месяца учебы. Всего полгода училища... а потом мне уже не быть гражданским корабелом... я стану корабельным инженером. В смысле, офицером, военным...
Катенька отпрянула. Отвернулась. С минуту искала глазами невидимую подсказку в углу. Сомов не смел прикоснуться к ней. Он только смотрел на ее руки, на неестественно растопыренные пальцы... Потом она совершенно спокойно сказала то, чего Виктор никак не мог ожидать:
– Это не меняет дела. Пойдем.
...Она была яростна и ненасытна, как земля, дорвавшаяся до весеннего тепла и разразившаяся буйством ручьев. Она тонула в нем, словно в болоте. Потом, откинувшись на подушку и переведя дыхание, Катя заговорила:
– Суть дела: я тоже люблю тебя.
Он взялся целовать ей руку – палец за пальцем, – затем перешел ко второй, но Катя сжала пальцы в кулак.
– Послушай меня сейчас, Витя. Я по глазам твоим, по лицу могу прочесть все твои страхи. Напрасно. Ты, наверное, не до конца понял, с кем связался. Я не отступлюсь от тебя, чего бы ни случилось. Кем бы ты ни был, что бы ты ни делал, я теперь с тобой – до самого конца. Говорят, мужчины любят женщин, которые готовы за ними пойти хоть на край света... Я готова. Только не за тобой, а с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, – я не навязываюсь. Просто я верю: если мне будет по-настоящему нужно... – слышишь ты, по-настоящему, – видеть тебя рядом, просить о чем-нибудь важном, ты сделаешь все, как надо. Хочешь служить – служи. Я знаю, отговаривать тебя не стоит. Бесполезно и глупо. Ты выбрал путь... хороший путь... и я не могу и не хочу тебя останавливать.
Сомов не знал, что ему ответить. Как ни скажи, а все выйдет ниже Катиных слов.
– Если бы мы не лежали сейчас, я бы, пожалуй поклонился тебе.
Она, наконец улыбнулась.
– Чертов Сомов! Ты мне за это заплатишь. Женись на мне завтра же!
– Это, я так понял, предложение?
– Это распоряжение. Сейчас мы встанем, я пойду за платьем, а ты церковь, договариваться насчет венчания... И вот еще, совсем забыла: в гробу я видела контрацептивы! Сделай мне ребенка. Ты вообще-то помнишь, сколько мне лет? Помнишь? Помнишь или нет?
– Нет, разумеется.
– Правильный ответ. Рожать в любом случае – более чем пора...
Так Катенька стала госпожой Сомовой.
Все шестьдесят часов – до самой стоянки аэрокаров у ворот училища – она была весела. И вовсе не сдерживала слезы, не боролась с комком у самого горла. Никакого комка не было, да и глаза не искали дополнительного увлажнения. Просто пока они оставались вместе, слезы не нужны были ни ему, ни ей.
Потом они понадобились...
Но Виктор об этом уже не мог ничего знать.
Глава 4
Любовь по-испански
10 и 13 апреля 2125 года.
Система Сатурна.
Виктор Сомов, 29 лет.
Развспоминался! Ну-ну. Далеко еще до теплого бока.
...На мониторе – смена вахты у техников. Один доброволец уступает место другому. Неисправностей нет... вот разве что накопители машинного отделения... что-то там невразумительное... статистический заря... ка-акой заряд? Старшина, вы кем были на гражданке? Оператором пищевой акклиматизации? Это какое образование – скорее гуманитарное или скорее техническое? Скорее никакого... Так. Увольнительные на поверхность будете получать через школьный курс физики. Разделы в программе я определю лично. Что? Смирно!