– О, мой друг Виктор! Знаешь ли ты, как поет, мое сердце, как чист небесный ветер, овевающий его, будто крылья жаворонка? Знаешь ли ты, какие подвиги готов я совершить во имя драгоценного права произносить ее имя, глядя ей прямо в глаза и видя там искренний и жаркий ответ? Знаешь ли ты, какая радость и боль посещают человека, все естество которого наполнено соком любви? У него рвутся сосуды, не выдерживая напора...
Между тем, капитан-лейтенант знал совсем другое. БОЛЬШОЙ МОНОЛОГ ИСПАНОЯЗЫЧНОЙ СТРАСТИ длится не меньше получаса. Останавливать его – себе во вред. Было когда-то старинное такое оружие: огнемет. Страшная штука, если не врут описания. Так вот, разумнее было бы попробовать заткнуть его жерло во время залпа собственной ладошкой, чем в здравом уме и твердой памяти пытаться задраить клапана комендору Лопесу...
Собственно, Хосе шел на третий круг. Во всяком случае, насколько знал его Сомов. Рецидивов, может, быть, и больше... Первый раз на памяти старшего корабельного инженера это была чудовищно накачанная штурмовица Маргарита, раза в два примерно больше самого Лопеса по габаритам. У нее имелась привычка перед хорошей дракой поворачивать голову направо, а потом налево, а потом поигрывать подбородком, так, чтобы позвоночные хрящи недовольно хрустели. Мол, проверила, каркас в порядке... Ready? Go! Для начала легкий прием гияки-дзуки. А теперь демонстрация из инби – очень помогает против тяжеловесов... Старшина Марго проявляла к Хосе несвойственную ее профессии нежность и предупредительность. Бывало, весь военный бар на венерианской атмосферной платформе давился, пытаясь не прыснуть, когда комендор и его любовь сидели за одним столиком, и он тихонько почитывал ей стихи, а она гладила его по затылку своей убийственной граблей и тонким голоском отвечала: «Воробушек ты мой...» И ни одна пакость мужского или женского пола не смела раскрыть рот и высказать заготовленное похабство, потому что... потому что... ведь на месте зашибла бы гадину. Кроме того, экипаж рейдера испытывал необыкновенную гордость за этакую невидаль на родном борту, и чужим не простил бы самое невинное хихиканье. Даже за глаза. Говорят, ребята откорректировали одному весельчаку бас до дисканта... Хосе тосковал целый месяц, когда Марго сломала во время самого обыкновенного тренировочного спарринга ногу и отправилась сначала в госпиталь, а потом на Терру, поскольку и среди абсолютно здоровых людей хватало желающих подраться с Лигой. Потом он попытался перенести неистовство чувство на старшего помощника Елену Торрес. По первости Торрес ничего не поняла. Некоторые злые распространяли версию, будто госпожа старший помощник не располагает драйверами, позволяющими распаковать папку, озаглавленную «любовь к существу ниже по званию». Другие, правда, утверждали, что она просто вполне нормальна. «Да ну-у? – не отступались скептики, – нормальна и оказалась среди нас? Не верим». Как бы там ни было, второе свидание в кают-компании закончилось, толком не начавшись. Хосе Лопес успел пропеть лишь несколько самозабвенных нот, и тут Торрес голосом сержанта инструктора скомандовала: «Отставить любовь, господин капитан-лейтенант!»
Надо полагать, Пряхина его так просто не отпустит. Для нее это слишком сладкая и слишком экзотическая игрушка, чтобы ограничиться кратковременным юзингом. «Нет, не отпустит его Машка. Уж точно не отпустит. – Размышлял Сомов над печальной судьбой огненного латино... – Не поимеет милосердия к пентюху». Она еще при Марго и Торрес пыталась заполучить Хосе-сладкопевца, однако в ту пору рыцарственная верность не позволяла Лопесу рассеивать любовный пыл. Да и чувствовал он в Пряхиной неизъяснимую, как он говорил на чистом русском языке, «низменность». Однако в отсутствии конкуренции кому, как не ей должна была достаться виктория?
Глядя на старшего комендора Лопеса, отличного офицера, низкорослого, мелкого, слегка лысеющего уже, и вечно растрепанного мужчину, умного и нерасчетливо страстного, холодного за главным пультом своего артвзвода и кипящего в присутствии очередной дульсинеи, Виктор с холодной ясностью осознал две мужские истины. Во-первых, положение женатого человека имеет колоссальный запас плюсов. Во-вторых, полная невинность ничуть не лучше, поскольку однажды весной ты начинаешь засматриваться не на жуков, а на женщин, и тут кранты твоей невинности. Слезай! Абзац пришел за тобой. Он все равно приходит за всеми, причем первыми гинут лучшие.
–...и когда каждый миллиметр твоей плоти просит встречи, просит возможности хотя бы видеть ее, когда свидание уже не способно утолить желание и лишь прерывает мучительную ломку...
«Господи, какой идиот на моей шее! И что у него там с этим проклятым Семенченко?»
Лопес когда-то был единственным человеком, который даже не пытался подтрунивать над его свежеиспеченным капитан-лейтенантством. Да и хороший ведь он мужик, хоть и с тараканами в башке, да?
11 минут. Надо опускать занавес.
– Семенченко!
– Да? Ой. – соловей прервался моментально. Инерция – ноль.
«Первый раз его так просто удается остановить. Без применения тяжелого оружия...»
– Что – да?
– С недавних пор я в мучительном сомнении: не является ли он моим соперником? И соперником счастливым, Витя! Знаешь ли, как я мучаюсь? Непереносимая боль... Мне приходится даже пользоваться вот этим. – Лопес вынул самодельную фляжечку, выточенную с феерическими понтами из невозможно секретной ракетной детали, какие все на строгом учете.
– Какой там состав?
– Да коньяк, коньяк... Предлагаю принять участие. Ты как?
«А был абсолютным трезвенником...» Крепко пьющий Виктор Сомов бережно вынул из рук старшего комендора фляжечку, понюхал и быстрым движением вылил содержимое в утилизатор. При этом он чувствовал себя неизлечимым извращенцем.
– Ты с ума сошел!
– Чтоб я больше этого не видел. В рейде! Дубина. Обалдел мужик. Лупить тебя некому! ЧТО? Закрой рот. Терпи. Как все. Заткнись. Терпи! Я сказал.
И кадровый офицер с двенадцатью годами службы за плечами послушался. То есть он, понурившись, всем своим видом предъявил совершеннейшую покорность. «Совсем человека перекорежило...» – пожалел его Виктор.
– Почему ты заподозрил... насчет Семенченко?
– Я видел, Витя. Она ему улыбалась. Несколько раз. – Хосе вздохнул со скорбью обреченности.
«А для Машеньки это, дай Бог, номер сто тридцать восемь. С легким форсажем в направлении сто тридцать девять... Объяснить невозможно. Помочь невозможно. Разве что, поднять дуралею настроение. Временно. До полной аварии».
– Да ты о чем, Хосе? Глупости, парень. Подумай сам, кого она предпочтет: ты, взрослый, серьезный мужчина, годный в супруги до последней детали, жизнь знаешь, характер такой... какой бабам нравится. Понял? А он – кто? Так, шалопай, пацан. Никакой солидности.
– Полно, Витя! К чему так дурносмысленно?.. нет... ээ... так примитивно утешать меня! Я не верю.
– Приглядись к моей морде, огрызок испанского рыцарства! Ну, пригляделся? Ответь, я похож на парня, который дешево утирает сопли другу, сохнущему по шлюхе? А? Я серьезный человек, Хосе.
– Ну... возможно. – Лопес и не поверил бы, и не заулыбался бы уж конечно, если бы с самого начала не жаждал поверить и улыбнуться. Романтический чудак... безотказно-надежный в бою. Как пистолет.
Они поговорили еще немного. Потом комендор ушел, почти счастливый.
...Итак, на чем прервались? Ага. Беда в том, что накопитель не только собирает рассеянную энергию, но и сам рассеивает часть ее. Иногда чуть-чуть, едва заметно, а иногда – гомерическими порциями. Накопительная батарея рейдера «Бентесинко ди майо» с жутковатой неизменностью «фонтанирует» по средам и пятницам условного календаря. Иногда после очередной «протечки» на техническом посту попросту невозможно находиться. Волосы встают дыбом, наполняясь маленькими колючими молниями, в ушах звенит, током лупит ото всего, даже от предметов, которые в принципе не могут проводить электричество – не из того сделаны...